Как и все остальные танцоры. Он был главой этой труппы.

Абдо сконфуженно улыбнулся, и я услышала у себя в голове его голос: «Гром и госпожа Котелок. Я знаю, что мне делать. Я вас не подведу».

«Ты не можешь говорить?» — подумала я в ответ, боясь ляпнуть вслух очевидное.

Он слабо, печально улыбнулся, откинул голову и широко раскрыл рот. Его длинный язык, десны, небо и все горло, насколько его было видно — все блестело серебряной драконьей чешуей.

Время одновременно ползло как черепаха и летело вихрем. Киггс поставил стражу везде, где нашлось место, несколько воинов в гражданской одежде вились у закусок, а один на сцене пугал моих музыкантов. Принц, принцесса и я, не сговариваясь, все следили за ардмагаром; Глиссельда танцевала с ним трижды, а потом с Киггсом — поблизости от него. Дама Окра заняла его разговором возле стола с напитками; я стояла на сцене за кулисами и через щелку разглядывала толпу. Никто не делал ничего подозрительного — хотя принцесса Дион много улыбалась, что казалось необычным, и сплетничала с леди Коронги (тут ничего необычного не было). Граф Апсиг протанцевал с каждой дамой в зале — казалось, он вообще не способен устать.

Виридиус был там же, в кресле с колесами, и несколько молодых людей снабжали его вином и сыром. От такого количества жирной пищи он неминуемо должен был впасть в хандру и немощь на целую неделю… Я не имела понятия, как он мог считать, что оно того стоит.

Симфонисты покинули сцену, а Ларс и Гантард вынесли клавесин для выступления принцессы Глиссельды.

Вдруг она оказалась рядом со мной за кулисами и нервно хихикнула, цепляясь за мою руку.

— Я не могу туда идти, Фина!

— Дышите, — сказал я, успокаивающе взяв ее ладони. — Не торопитесь на арпеджио. Павана должна звучать размеренно. У вас все отлично получится.

Она поцеловала меня в щеку и вышла на свет, моментально превратясь из испуганной, лепечущей девочки в степенную молодую женщину. На ней было платье цвета Небес, золотые волосы сияли солнцем. Она встала прямо, подняла руку, приветствуя слушателей, держа подбородок высоко и гордо. Я изумленно хлопнула глазами, хотя меня не должна была удивлять ее спокойная, величественная осанка. Она еще не развернулась в полную силу, но истоки у этой благородной ауры, кажется, были чем-то врожденным.

Хотя музыкальные способности… кхм. Они у нее были на удивление посредственные, но это не имело значения. Она во многом восполнила огрехи в исполнении всем своим внушительным видом, а уж Виридиуса бесспорно поставила на место. Я следила за ним из-за занавеса — у него челюсть отпала. Это было более чем приятно.

За Комонотом я следила тоже, так как все остальные о нем, казалось, позабыли. Дама Окра отвлеклась на своего самого большого врага, леди Коронги, и с подозрением ее разглядывала. Слева от нее Киггс, тепло улыбаясь, слушал выступление кузины. Меня неприятно кольнуло, пришлось перевести взгляд. Ардмагар — за которым я, предположительно, и наблюдала — стоял в дальнем конце зала с принцессой Дион; он не разговаривал и смотрел на сцену, держа в одной руке бокал, а другой обнимая принцессу за талию.

Она, похоже, не возражала, но… фу.

Мое собственное отвращение меня потрясло. Уж мне-то меньше всего полагалось кривиться от мысли о человеке и саарантрасе вместе. Нет, определенно, моя неприязнь проистекала из отвратительных личностей этих двоих, к тому же я только что представила себе ардмагара в неглиже. Разум после такого надо с мылом отскабливать.

Глиссельда завершила выступление под гром оваций. Я ждала, что она сбежит со сцены, но нет. Она шагнула вперед, подняла руку, требуя тишины, и сказала:

— Благодарю за щедрые аплодисменты. Надеюсь, у вас осталось еще немного в запасе для того, кто их больше всего заслуживает — моей учительницы музыки, Серафины Домбей!

Аплодисменты зазвучали снова. Она жестом позвала меня к себе на сцену, но я застыла на месте. Тогда она подошла, схватила меня за руку и потянула за собой. Смутившись до глубины души, я присела в реверансе перед морем лиц и, подняв голову, увидела Киггса; он легонько помахал. Я попыталась улыбнуться в ответ, но, подозреваю, промахнулась.

Глиссельда жестом попросила тишины.

— Я надеюсь, дева Домбей простит, что я нарушаю ее четкий распорядок концерта, но в качестве награды за то, что выдержали мои ничтожные потуги, вы все заслужили послушать прекрасного исполнителя: саму Серафину. И, пожалуйста, помогите мне убедить королеву, что Фина должна стать придворным композитором и равной Виридиусу. Она слишком талантлива, чтобы быть просто помощницей!

Я ожидала, что Виридиус нахмурится, но он откинул голову и расхохотался. Публика снова захлопала, я воспользовалась моментом и шепнула Глиссельде:

— Я не взяла с собой инструмента.

— Смешная, ведь прямо за нами стоит клавесин, — прошептала она в ответ. — И, признаюсь, я взяла на себя смелость приказать принести твою флейту, и уд тоже. Выбирай, что хочешь.

Флейту моей матери… При виде ее заныло в груди: мне хотелось на ней сыграть, но это было слишком личное. А от уда, давнего подарка Ормы, не будет болеть правое запястье… Это решило дело. Гантард подал мне инструмент и медиатор, Ларс вынес стул. Уложив похожий на дыню уд на колени, я проверила, как настроены все одиннадцать струн, но все оказалось в норме. Все это время взгляд мой блуждал по залу. Киггс смотрел на меня; Глиссельда подошла к нему, и он ее приобнял. Никто не следил за ардмагаром. Я мысленно потянулась к Ларсу и послала его в ту сторону. Убедившись, что он пересек толпу, я закрыла глаза и тронула струны.

Играть что-то конкретное я не собиралась: мне нравится зибуанский подход к уду, импровизация, поиск формы в звуке. Я словно различаю в облаках картины, а потом закрепляю их мелодией. Мои мысли постоянно возвращались к Киггсу, стоящему рядом с Глиссельдой; между нами разлился океан людей, и это придало моему музыкальному облаку форму, которая мне не нравилась, грустную и зацикленную на себе. Но, пока я играла, обозначились иные очертания. Океан по-прежнему разделял нас, но музыка стала мостом, кораблем, путеводным огнем. Она связала меня с каждым в зале, заключила нас всех в объятия, перенесла в какой-то более совершенный мир. Модуляция (рябь на водной глади) за модуляцией (полет чаек), и она ровно опустилась в мою излюбленную тональность (меловые утесы, открытый всем ветрам маяк). Почти у самой поверхности зазвучала новая тема — одна из мелодий моей матери; я сыграла туманную, завораживающую вариацию, связала ее тему со своей, не проигрывая дословно. Двинулась к ее песне, покружила вокруг нее, слегка коснулась, а потом снова пронеслась мимо. Но ее орбита снова и снова затягивала меня, пока я не покорилась. Я сыграла ее мелодию целиком и запела песню отца, и на одно сияющее мгновение мы были втроем, все вместе:

Тысячу раз любовь меня к скорби вела.

Тысячу раз мечталось мне иное прошлое.

Знаю, мой свет, нам нет пути назад,

Тысячу грузов с плеч уже не сбросить.