Слава Небесам, на моих музыкантов можно было положиться без опаски, потому что я застряла в толпе идущих в главный зал и ни за что не смогла бы добраться туда вовремя, чтобы всех расставить. К тому времени, как я вошла, симфонисты уже выскребали из инструментов увертюру, одну из тех кольцующихся вещиц, которые можно играть бесконечно снова и снова, пока не прибудет королевская семья и не настанет пора начинать бал.

Кто-то схватил меня за правое предплечье и прошептал на ухо:

— Готовы?

— Если можно быть готовой к неизвестному, — ответила я, не смея посмотреть на принца. От него пахло миндалем, как от торта. Краем глаза я заметила, как он кивнул.

— Сельда припрятала для вас где-то на сцене фляжку зибуанского кофе на случай, если будете клевать носом. — Киггс хлопнул меня по плечу и добавил: — Оставьте мне павану.

И исчез в толпе.

Только он растворился, как явилась дама Окра.

— Чего еще вам надо? — спросила она ворчливо.

Я увлекла ее к стене, подальше от основной массы людей; мы встали у высокого канделябра, словно укрывшись под деревом.

— У нас есть некоторые опасения относительно безопасности ардмагара на сегодняшнем вечере. Могу я рассчитывать на вашу помощь, если понадобится?

Она подняла голову, оглядывая толпу в поисках Комонота.

— И что мне делать? Ходить за ним хвостом?

— Наблюдать незаметно, да. И пусть нутро… э-э-э… не отвлекается.

Не толстые очки сверкнули на меня отблеском света свечей.

— Ясно.

Когда она повернулась, чтобы нырнуть обратно в толпу гостей, я поймала ее за атласный рукав.

— Можно мне связаться с вами мысленно, если что?

— Ни в коем случае! — Она отмахнулась от моих возражений. — Если я понадоблюсь, то сама подойду.

Я вздохнула.

— Ладно. Но я же не одна — вдруг вы понадобитесь остальным.

Складки вокруг ее рта обозначились еще четче.

— Каким еще остальным?

Я в изумлении открыла и закрыла рот. Как можно было забыть, что она не живет в моей голове? Ведь один только Абдо мог видеть сад.

— Остальным… таким же, как мы, — прошептала я торопливо.

Ее лицо в считанные мгновения отразило всю палитру эмоций — удивление, печаль, возбуждение, радость — и остановилось на том, которое у нее выходило особенно мастерски — раздражение. Она стукнула меня веером.

— Нельзя было мне сказать? Вы хоть представляете, сколько мне лет?

— Э-э-э… нет.

— Сто двадцать восемь! — рыкнула она. — И все эти годы я провела, думая, что одна на всем свете. Потом вы прискакали в мою жизнь, едва не доведя меня до припадка, а теперь еще и соизволили сказать, что нас много. Сколько же всего?

— Восемнадцать, считая нас с вами, — сказала я, не смея больше ничего от нее скрывать. — Но здесь только двое: волынщик, — дама Окра хохотнула, видимо, вспомнив его, — и один из танцоров пигеджирии. Маленький мальчик-порфириец.

Ее брови взлетели вверх.

— Вы позвали танцоров пигеджирии? На сегодняшний концерт? — Она откинула голову и рассмеялась. — Какая бы вы ни были, а все же дела делаете по-своему, да еще с этакой освежающе самоуверенной упертостью. Мне это нравится!

И она влилась в пеструю толпу, оставив меня размышлять над сим затейливым комплиментом.

Кстати о пигеджирии, танцоров нигде не было видно. Я потянулась:

«Где вы?»

«В малом приемном зале. Нас слишком много для ваших крошечных гримерок».

«Оставайтесь там. Я иду с тобой знакомиться».

Выскользнув в коридор, я без особых проблем нашла двойные двери малого зала, но, положив руки на медные дверные ручки, заколебалась. Абдо настолько отличался от остальных, кого я встретила — он думал так же, как я и как Джаннула, — что встретиться с ним было волнительно. Как только мы увидим друг друга, он останется в моей жизни неразрывно, хорошо это или плохо.

Я сделала глубокий вдох и открыла двери.

Меня приветствовали завывания и взрыв барабанной дроби.

Труппа была вся в движении, круг в круге, и каждый вертелся в свою сторону. Мгновение я не могла ни на чем сфокусировать взгляд: все казалось единым размытым пятном цветных шарфов и мерцающих вуалей, коричневых рук и звенящих монист.

Круги раскрылись — танцоры развернулись по касательной, — и в центре показался Абдо в ярко-зеленой тунике и штанах, с босыми ногами и руками, выплясывающими змеиный танец. Остальные танцевали на заднем плане, тряся цепочками и отороченными монетами шарфами. Он завертелся, широко раскинув руки, и бахрома у него на ремне слилась, превратилась в свечение и ореолом окружила пояс.

Впервые в жизни мне открылся смысл танца. Я так привыкла к выражению себя через музыку, но сейчас он говорил со мной не разумом, а телом: «Я чувствую эту музыку прямо в крови. Вот что значит быть мной, прямо здесь, прямо сейчас, вот я — твердая плоть, эфемерный дух, вечное движение. Я чувствую это, и эта истина вернее всех истин».

Казалось, Небеса двигаются вместе с ним, солнце и луна, и само время. Он вертелся так быстро, что словно замер на месте. Я могла бы поклясться, что в воздухе пахло розами.

С грохотом барабанов мальчишка застыл, будто статуя. Я не знала, есть ли у порфирийцев традиция аплодировать, но шагнула вперед и захлопала в ладоши. Это разрушило чары, танцоры заулыбались и разошлись, болтая между собой. Я подошла к Абдо, который ждал меня с сияющими глазами.

— Это было прекрасно, — сказала я. — Мне кажется, зрители будут в восторге, хочешь ты того или нет.

Он улыбнулся.

— Я поставила вас в программу довольно поздно, когда людям нужно будет взбодриться. Для участников концерта предусмотрены еда и напитки — в маленькой комна…

— Мадамина! — воскликнул какой-то старик.

Мне потребовалась пара секунд, чтобы узнать в нем того самого престарелого порфирийца, который хотел встретиться со мной после похорон принца Руфуса; сейчас он был весь замотан в шелка. Судя по всему, это и был дедушка, которого упоминал Абдо.

— Прошу прощения! — продолжал он. — Вы прийти сюда, пытаться говорить с Абдо, но он не мочь поговорить с вами без помощи. Прошу прощения.

— Он… что? — До меня не дошло толком, что он имел в виду.

Я посмотрела на Абдо, вид у него был раздраженный. Он изобразил что-то руками, а старик торопливо ответил, тоже на языке жестов. Он что… глухой? Но если да, как у него вышло так ловко говорить по-гореддски в саду? Наконец он убедил старика отойти — это меня изумило. Ему было лет десять или, может быть, одиннадцать, но старик относился к нему с почтением.