Книготорговцу эта проповедь показалась россыпью угроз и предостережений, направленных на запугивание верующих, критику светских властей и восхваление церковных. Стиль его проповеди был исключительно эффектным. Он делал паузы и выделял интонацией абзацы, которые желал особо отметить. Жоан подумал о том, какими же должны быть тогда проповеди Савонаролы. Молодой монах соединил руки в молитвенном жесте и так стоял на протяжении всей службы, внимая остальным молитвам, которые последовали за кратким обращением помощника настоятеля.

По завершении службы брат Джованни развел руки, которые держал скрещенными во время молитвы, и направил раскрытые ладони в сторону распятия. Жоан, подражая ему, сделал то же самое. Эта поза означала полную отдачу себя в руки Господа и подношение ему даров.

Позже, следуя за молодым монахом, Жоан пересек дворик и направился в комнату перед столовой, откуда они, помыв руки, прошли в трапезную. Он благословил стол, и один из монахов стал читать псалмы, пока все вкушали пищу. Обед, как показалось Жоану, не сильно отличался от того, который подавали на галере. На обед были овощи с зеленью, хлеб, яблоко и вода.

По окончании трапезы Савонарола прочел благодарственную молитву, а после этого попросил Жоана встать, чтобы представить его как брата Рамона де Мура из монастыря Святой Катерины в Барселоне. Он сообщил, что за него поручился брат Томас де Торквемада, и объяснил цель его пребывания в монастыре Святого Марка. Потом предложил Жоану сесть и начал свою собственную проповедь. В течение почти получаса он взывал к духовенству, требуя более активных действий в борьбе против собственных грехов и, в особенности, против Рима и Папы Александра VI, «которого уже ожидает в аду именное кресло». Его голос временами звучал оглушительно, а временами тихо; иногда он просто голосил, а иногда опускался до шепота, да так, что монахам приходилось наклоняться вперед, чтобы услышать его. Он угрожал, молил, молился, а Жоан, тайком наблюдая за монахами, видел, что они слушали очень внимательно, причем настолько, что некоторые даже открыли рот, внимая святому отцу. Возможно, они слышали это сотни раз, но не пропускали ни единого слова. «Потрясающе», – сказал про себя Рамон де Мур; уже само поведение этого человека являлось настоящим спектаклем, независимо от содержания его речи. Но, помимо великолепной постановки, передаваемое им послание было поистине революционным. Он объявлял войну любой светской власти и земному удовольствию, являя собой радикальным образом выраженное несогласие с ними, и доводил до крайности обязательства основателя ордена относительно умерщвления плоти и бедного, почти нищенского существования. Именно тогда Жоан осознал, что, как и некоторые другие монахи, слушает Савонаролу с открытым ртом. Он закрыл его, подумав, что этот одержимый монах одновременно потрясал и ужасал.

58

После обеда помощник приора сказал брату Рамону:

– В первые дни вашего пребывания с нами вы будете вести обычную монашескую жизнь, посвященную исключительно молитвам. Прошу вас со всей тщательностью следовать нашему правилу говорить исключительно о Боге и с Богом.

– Как вам будет угодно, отец суприор, – ответил Жоан, которому не терпелось приступить к исследованию библиотеки, тем самым начав поиск Книги пророчеств. – Хотя вы прекрасно знаете, что святой Доминик, наш отец-основатель, тоже говорил о том, что нам необходимо посвятить жизнь учению и чтобы часть дня мы посвящали чтению и медитации.

– Спасибо, что вы напомнили мне четвертое правило, – ответил брат Доменико, нахмурившись. – Тем не менее правило не говорить ни с кем, кроме как с Богом или о Боге, является первым. Начните с него – таково указание нашего настоятеля брата Джироламо Савонаролы.

Жоан довольно быстро приспособился к распорядку дня в монастыре, который регулировался ударами колокола. Так же как и в монастыре Святой Анны в Барселоне, у монахов были дневные и ночные молитвы, однако дисциплина монахов-доминиканцев была гораздо более суровой. В то время как приор Гуалбес жил в особняке, расположенном вдали от монастыря, носил великолепные одежды и даже драгоценности, Савонарола был примером аскетизма. Единственной роскошью, которую он позволял себе, будучи настоятелем, были три занимаемые им кельи в конце коридора. Их стены даже не были расписаны фресками, как кельи его монахов. Также он служил примером в деле умерщвления плоти и соблюдении поста. В монастыре Святого Марка не было разногласий между настоятелем и его монахами относительно покупок провизии и размера порций, как это случалось в Святой Анне. Монахи Святого Марка восхищались своим настоятелем и в то же время боялись его, и никому даже в голову не пришло бы вступать с ним в дискуссию, и уж в последнюю очередь из‑за еды. Аскетическое и строгое наследие святого Доминго де Гусмана, основателя ордена, чувствовалось во всем, и Савонарола твердо следовал установленным им принципам. С точки зрения Жоана, излишне твердо.

Прекрасно осознавая, что письма находились на пути в Испанию и что его время было ограничено, Жоан посвятил последующие дни молитвам и ежедневным обязанностям монахов, связанным с религиозными отправлениями. Это было не так-то просто. Его беспокойный характер требовал возможности свободно шагать по различным дорогам, как он это делал всего несколько дней назад. Кроме того, он страшно скучал по Анне и остальным членам своей семьи. Когда, устав от бесконечных молитв, ночью, а то и днем Жоан проваливался в беспокойный сон, он видел их в полудреме.

В своей келье он дополнял молитвы, которые читали в общине, используя различные формы моления святого Доминго и, в особенности, кровавую молитву. После завершающей день молитвы при свете лампады он вставал на колени перед образом распятого Христа и, молясь, бичевал спину хлыстом с несколькими плетями. Говорили, что основатель ордена бичевал себя железными цепями и что молитва становилась еще более истовой, когда проступала кровь.

Несколько раз Жоан слышал, как осторожно открывается за его спиной дверь, и чувствовал, как за ним молчаливо наблюдают; вскоре дверь закрывалась с той же самой осторожностью. Брат Рамон не прекращал молитв и бичевания. Он знал, что за ним следят. Поэтому, когда он просыпался, чувствуя эрекцию, то затягивал власяницу еще сильнее, а если желание не пропадало, прибегал к бичеванию. Он не мог позволить, чтобы таинственные шпионы узнали об этом и доложили приору.

Он вспоминал брата Пьеро Маттео, его римского наставника-доминиканца, и старался следовать его рекомендациям: «Ищите блаженство в спокойствии монастыря. Если не откажетесь от этой мысли, то найдете его».

К своему удивлению, он несколько раз достиг этого ощущения блаженства, о котором говорил ему маэстро. Даже во время самобичевания. Наступал момент, когда, не переставая читать монотонный текст молитвы, Жоан ощущал, как будто его душа покидала тело и уходила в безоблачные и добрые миры, которые вполне могли быть преддверием рая.

Дни протекали мало чем отличаясь один от другого, и Жоан начал бояться, что Савонарола решил держать его в таком особом режиме покаяния до тех пор, пока не получит ответа на свои письма, посланные в Испанию. Когда это произойдет, он узнает, что к ним прибыл ненастоящий монах, и все пойдет прахом.