Ту ночь Жоан провел рядом с коровами в стойле, поужинав гроздьями черного винограда и куском хлеба, который ему предложили собиравшие урожай крестьяне. Как истинный монах, он благословил своих благодетелей и позже не забыл помянуть их в своих молитвах. Несмотря на усталость, перед сном он помолился, одновременно бичуя себя хлыстом, но, чтобы забыться сном, был вынужден снять с себя власяницу.

Так он шел в течение пяти дней по дорогам Тосканы, где все еще собирали урожай, по пшеничным полям, которые крестьяне уже начали вспахивать, оливковым рощам, отягощенным плодами и уже начинавшим сбрасывать оливки, а также по виноградникам с блестящими зелеными листьями, окрашенными желтыми мазками осени. Подобные пейзажи занимали достойное место в душе брата Рамона, очарованного высокими кипарисами, которые в одиночестве или группами возносили свою темно-зеленую крону к небосводу. Эти деревья казались воплощением самой земной молитвы, поднимавшейся к небу и призывавшей его присоединиться к молениям.

Несмотря на неблагоприятные времена и нищету, явившуюся следствием военных действий, крестьяне всегда приветствовали его и делились провизией, когда он просил их об этом. Ничего особенного: как правило, остатки винограда от урожая и кусок хлеба. Жоан и не желал большего – он знал, что должен испытывать чувство голода. Когда ему везло, то удавалось провести ночь рядом с очагом в доме или в хлеву. Если же нет, то он, дрожа от холода, спал под открытым небом, усыпанным звездами.

Однажды он увидел крестьянскую семью, обедавшую прямо в поле, и, поприветствовав ее, продолжил свой путь, не останавливаясь. Через некоторое время пара детишек – мальчик лет восьми и девчушка лет десяти – догнали его. Они предложили ему яблоко и ломоть хлеба, хотя для Жоана самым большим подарком стала их улыбка. На измазанных и сопливых личиках детей, в веселом и мечтательном блеске их карих глаз монах обнаружил Господа, того Господа, которого так часто не мог найти и присутствие которого ощущал слишком далеко от себя. Дети поцеловали ему руку, а он потрепал их по волосам и погладил по щечкам, после чего благословил. И потом, возобновив путь, он помолился за них и за их родителей, отблагодарив таким образом за это скромное подношение. Жоан чувствовал себя счастливым, и у него возникло ощущение, будто его душа разрослась до такой степени, что почти выскакивала из тела и растворялась в этом милом тосканском пейзаже. Он становился частью всеобщего, и всеобщее становилось частью его. И с осознанием этого он шел и шел день за днем.

Несмотря на тоску по Анне и другим членам своей семьи, Жоан чувствовал себя счастливым в роли брата Рамона. Ходьба, молитва, свежий воздух и пейзажи привносили такое спокойствие в его жизнь, каким Жоан наслаждался лишь считанное количество раз. Жоан убеждал себя в том, что, несмотря на власяницу и самобичевание, которыми он усмирял свое тело, несмотря на эту миссию, на которую он подписался против своей воли, он и в самом деле был свободным, потому что об этом говорило ему сердце. Он был рядом с Господом, и жизнь его принимала совсем другой оборот.

Вечером пятого дня пути, когда с высоты холма Жоан увидел простиравшуюся перед ним по обоим берегам реки Арно Флоренцию, окруженную своими мощными крепостными стенами, и узрел огромный купол оранжевого цвета, который возвышался практически в центре города, на правом берегу реки, и был гораздо выше любого другого здания, он понял, что достиг конечной точки своего путешествия. В этом городе чудес решится его судьба. Он сказал себе, что не был бы против, если бы его путь длился намного-намного дольше.

55

Брат Рамон прибыл во Флоренцию по дороге, шедшей параллельно левому берегу реки Арно вдоль целого ряда домов и заканчивавшейся у ворот Святого Фредиана. Ворота располагались под одной из башен в крепостных стенах, и, чтобы приблизиться к ним, необходимо было перейти через мостик над речушкой, впадавшей в реку и одновременно служившей крепостным рвом. Ворота Святого Фредиана вели в пригород Ольтрарно, который, судя по столпотворению вокруг, был, скорее всего, самым значительным здесь. Брат Рамон проложил себе дорогу среди множества крестьян и торговцев, стоявших в очереди, чтобы караульный досмотрел их товары, а писари зарегистрировали уплату установленных тарифов, и направился к тому, кого принял за главного офицера.

– Я брат Рамон де Мур, направляюсь из Испании для встречи с братом Джироламо Савонаролой, – сказал он ему с властным видом, как будто офицер был его подчиненным. – Он ожидает моего прибытия. Отведите меня к нему.

Несмотря на предполагавшийся им ответ, Жоан был удивлен реакцией офицера, который только что грубо раздавал приказания и кричал на людей. Увидев монашескую сутану, он принял торжественную позу, как если бы стоял перед своим капитаном, и уважительно осведомился:

– Есть ли у вас какой-либо документ, удостоверяющий это, святой отец?

– Да. Хотя он предназначается для брата Савонаролы, а не для вас. – Жоан по-прежнему вел себя властно. – Прошу вас отвести меня к нему.

– Я сожалею, святой отец, но не могу покинуть свой пост. Один из моих солдат проводит вас.

– Спасибо, да благословит вас Господь.

Перейдя реку Арно следом за солдатом, Жоан не мог поверить, что это монашеское одеяние, которое до сих пор помогало ему лишь в сборе милостыни в виде нескольких гроздьев винограда и горбушек хлеба, теперь позволяло давать указания караульному офицеру у ворот, которые, скорее всего, являлись главными для входа во Флоренцию.

Пока они шли по улицам, что вели к монастырю Святого Марка, Жоан наблюдал за жизнью горожан. Город не казался ему таким нищим, каким он ожидал его увидеть. Флоренция освободилась от французской оккупации и находилась в состоянии войны с Пизой, тем не менее окруженная плодородными полями, не производила впечатления голодающей. Ремесленники работали и продавали свои изделия на улицах; повсюду раздавались голоса, расхваливавшие товар, стук молотков, шум торга, и даже запах выделываемой кожи или краски был таким же, как и в других городах. Но чего-то все-таки Флоренции не хватало. Через некоторое время Жоан осознал, что дело в цвете одежды горожан – сером, белом или черном. На улицах женщины, в том числе молодые, покрывали голову мантильями, а многие из них прикрывали рот кончиком платка. В глазах людей, с которыми он встречался взглядом, читался страх, и даже у самых процветающих не было и намека на драгоценности или украшения.

– А на каких улицах живут серебряных дел мастера, зеркальщики, парфюмеры? – поинтересовался он у сопровождавшего его солдата. Хотя Жоан прекрасно знал ответ, ему хотелось услышать подтверждение из уст юноши.

– Но это же все суетность, святой отец, – ответил тот, с удивлением посмотрев на него. – Белые отряды сжигают подобные вещи на площади Синьория, на костре суетности.

– Так, значит, во Флоренции нет подобных гильдий… – пробормотал Жоан.

– Нет, святой отец.

– А что же делают те, кто раньше этим занимался?

Молодой солдат пожал плечами.

– Я не знаю, – ответил он. – Они должны молиться.