У мальчика задрожали губы: жалость сдавила его, как цепкий плющ. Он опустился на колени у босых ног Динарзад и взял её за руки.

– Я не знаю таких историй, – прошептал он.

– Я тоже. – Она вздохнула. – Но их, возможно, рассказывают.

Брат с сестрой сидели голова к голове. Через некоторое время мальчик рассказал ей о той вещи, что дымилась и искрилась внутри него. Она не ударила его и не сказала, что это глупо. В тот момент он любил её, свою прекрасноволосую сестру с холодными тонкими пальцами.

Утро свадебного дня было белым, как шелкопряд; снег шёл медленно и лениво, не заботясь о празднике. Лучики тусклого света пробивались сквозь снежные хлопья, и все придворные глядели на них с восторженным изумлением.

Мальчик выбрался из Дворца с полными пригоршнями перепелиных яиц и шоколада, снова нашел девочку у кованых врат – от холода её щёки покраснели. Он ничего не сказал ей, но они улыбнулись друг другу и рассмеялись, как старые приятели. Он нетерпеливо протяну руки к её глазам, чтобы закрыть их.

– До свадьбы ещё много часов, – возбуждённо сказал он. – Давай узнаем, как паучиха сменила профессию!

Девочка сомкнула веки и подняла подбородок; её дыхание в прохладном воздухе превращалось в туман.

– У меня ушло много дней, чтобы добраться до Округа, – начал мальчик. – Восемь ног не делают дорогу короче, а я ведь очень-очень маленькая…

В те времена в Округе имелось местечко, которое с первого взгляда можно было принять за церковь: резная дверь и фрески на плафоне, а на скамьях сидели в каком-то смысле прихожане. В нефе, на помосте, напоминавшем алтарь, размещались прялка и ткацкий станок. Окна сияли восхитительным разноцветьем, но это была не церковь, и женщина, стоявшая между прялкой и ткацким станком, не была жрицей.

Это был дом Ксиде, которая даже восьмилапой паучихе казалась удивительной и гротескной. Рук у неё было столько же, сколько у меня лап, и все неустанно двигались: на каждом из сорока пальцев виднелось кольцо из окаменевшего дерева или простого серого камня, и для каждого пальца нашлась игла, напёрсток или шнур, веретено или педаль, отрез ткани или кружевная лента, турнюр или корсет из китового уса, кисточка или запонка. Ксиде была точно колесо или вихрь, я её испугалась. На скамьях стояли кедровые ящички, в каждом сидел шелкопряд, деловито выплетающий нить. Волокна тянулись над спинками до самого алтаря, через медные миски, до краёв наполненные красками всевозможных оттенков, и к ней. Время от времени шелкопряды поглядывали на свою хозяйку с тем немым обожанием, на какое способны слепые черви, и, убедившись, что богиня их не покинула, выделяли ещё немного драгоценной влажной нити.

Я миновала ароматные ящички, невидимые и незаметные, и приблизилась к Ксиде, чьё лицо сияло в вихре рук, а белые, как паутина, волосы были туго стянуты на затылке. Я смотрела, как она ткёт, и мои лапы подёргивались в такт её движениям; хотели сами коснуться ткани, сотворить такое же чудо из хлопка и шёлка. Я была в восторге, не могла отвести глаз.

На помосте в тот момент стояла женщина с очень длинным и очень аристократическим носом. Ксиде на моих глазах ткала вокруг неё красное платье, отбирая шёлк из рядов с кедровыми ящичками и превращая его в ткань быстрее, чем я могла уследить. Под растущим платьем женщина была нагая; приподняв руки, она придерживала длинные чёрные бусы, чтобы те не оказались вплетёнными в шелестящую юбку.

Где я только не спрашивала о том, как научиться хорошо ткать! В ответ произносили имя Ксиде – шёпотом, вполголоса, почтительно. Я её окликнула. Продолжая работать шестью руками, она приложила две к лицу, вглядываясь в даль и пытаясь обнаружить источник звука.

– Ксиде, я здесь, на полу, – прокричала я.

– Привет, Паучок. Боюсь, у меня нет подходящих моделей для твоего тела, но, если не торопишься, я кое-что попробую.

Женщина в наполовину готовом платье рассмеялась. Из её рта выпала жемчужина. Одна из рук Ксиде проворно её поймала и бросила в миску, до половины заполненную такими же белыми драгоценными кругляшами.

– Мне не нужна одежда. Я хочу быть как ты, научиться ткать. Мне сказали, это правильная профессия для паука. Я хочу быть правильной!

– Мои шелкопряды могут приревновать, – задумчиво проговорила Ксиде. – И, видимо, раз уж ты неправильный паук, твои познания в ткачестве недалеко ушли от врождённых инстинктов.

Я уронила голову:

– Увы, это правда.

– Подойди ближе, Паучок.

Я забралась на её колено, которое казалось мне очень большим. Её громадное лицо нависло надо мной, похожее на молодое лицо невесты. В глазах, полных смеха и света, не было ни зрачков, ни радужки – они оказались полностью белыми и гладкими, как у статуи.

– Судьба, – сказала Ксиде, опустив голову на одно плечо и не переставая ткать всеми руками, – слепая ткачиха, если верить людям. Ты знала об этом? Ты достаточно долго жила, чтобы услышать, как она режет, прядёт и шьёт, ни на миг не останавливаясь?

– Нет, госпожа.

– Это очень глупая история. Прежде всего, я в жизни не перерезала ни одной нити.

Я пряду каждую нить до её естественного окончания. Если она заканчивается, то заканчивается, я не уговариваю её хоть немного продлиться. И не рассекаю до срока лишь потому, что мне хочется получить аккуратный рукав. Всё, что я тку, выглядит так, как хочет выглядеть, – не больше и не меньше.

Я была последней из тех, кто сошел с Небес. Они спускались точно дождь из света и в пути меняли облик, а я не хотела меняться. Не видела там ничего, что понравилось бы мне больше дыры, которую Небо сотворило для меня; её прохладных краёв и темноты. Я блуждала во тьме, после того как они ушли, будто сиротка в пустом доме. Когда-то он был таким светлым, а теперь оставшиеся Звёзды висели далеко друг от друга, точно фонари, и молчали.

Далеко на границах черноты есть поле, где растёт трава. Я могла бы тебе сказать, что оно длится вечно, но только ребёнок верит в вечность чего-либо. Однако есть место, где во тьме просыпаются искры света, и их становится больше и больше, пока свет не заполняет всё вокруг, куда ни кинь взгляд. Эти искры – тоже Звёзды, Травинки-Звёзды, которые лежат во тьме, словно лезвия, и ждут, когда часть Неба, что выносила мир в своём брюхе, не забредёт случайно на самый его край и не понюхает их. Всего один раз, чуть-чуть, коснётся кончиком своего носа. Тех, кто выбрал для себя подобное, очень много. Думаю, не стоит их обвинять; они – не единственные сироты, сказавшие себе, что, если хорошенько прибраться в доме, мать придёт домой.