Каладин не знал, что ответить. В конце концов он дошел до лес­ного склада. Несколько человек из Четвертого моста лежали в тени с восточной стороны казармы. Интересно бы посмотреть, как делают­ такие казармы, — духозаклинатели преобразовывали воздух в камень. К сожалению, духозаклятие совершалось по ночам и под строгой охраной, чтобы священный ритуал не видел никто, кроме ревни­телей или светлоглазых очень высокого ранга.

Первый послеполуденный колокол прозвучал сразу же, как Каладин достиг барака. Он даже перехватил суровый взгляд Газа за то, что чуть не опоздал на мостовое дежурство. Большая часть «дежурства» проходила в безделье, ожидая, пока не зазвучат горны. Что ж, Каладин не собирался тратить время зря. Нельзя рисковать, утомляя себя ношением бруса, — не сейчас, когда могла случиться вылазка с мостом, но, возможно, будет шанс размяться или...

Горн запел чистым и четким голосом. Словно тот самый мифический горн, что должен был направлять души храбрецов на небес­ное поле битвы. Каладин застыл. Как обычно, он ждал второго сигнала, словно какая-то его неразумная часть нуждалась в подтверж­дении. И сигнал прозвучал, передавая сведения о том месте, где находился закуклившийся ущельный демон.

Солдаты бросились к площадке для построения рядом с лесным складом; кто-то побежал в лагерь за оружием.

— Построиться! — закричал Каладин, рванувшись к мостовикам. — Забери вас буря! Всем встать в строй!

Они не обратили на него внимания. Те, кто был без жилетов, побежали за ними в казарму, в итоге в дверях образовалась куча-мала. Одетые помчались к мосту. Расстроенный Каладин последовал туда же. Там они заняли места заранее предусмотренным образом. У каждого был шанс оказаться в лучшем положении: бежать в первом ряду до ущелья, а перед сближением с врагом перейти назад, где было относительно безопасно.

Существовало строгое чередование, ошибки были недопустимы и карались нещадно. В мостовых командах имелась жестокая система самоуправления: если кто-то пытался мошенничать, остальные вынуждали его во время сближения бежать впереди. Такое, вообще-то, запрещали, но Газ поворачивался к мошенникам слепым глазом. Он также не брал взяток за изменение мест. Возможно, знал, что стабильность — единственная надежда мостовиков — заключалась в чередовании. Жизнь несправедлива, быть мостовиком — несправедливо, но, по крайней мере, если ты бежал в ряду смертников и выжил, в следующий раз побежишь позади.

И только старшина перед штурмом плато всегда уходил назад. Самое выгодное положение в расчете. Хотя ни один мостовик не мог считать себя по-настоящему в безопасности. Каладин был заплесневелой едой на тарелке голодного человека — сразу такое не съешь, но пощады все равно ждать не приходится.

Он занял свое место. Как только все собрались, Каладин приказал поднимать. Он слегка удивился тому, что его послушались, но во время вылазки всегда был кто-то, отдающий команды. Голос менялся, однако сами простые приказы оставались прежними. Поднимай, беги, опускай.

С лесного склада к Расколотым равнинам понесли двадцать мос­тов. Каладин заметил, как за ними с облегчением следят несколько мостовиков из седьмого расчета. Они были на дежурстве до первых полуденных колоколов и разминулись с этой вылазкой на какие-то секунды.

Мостовики трудились усердно. Не только из-за угрозы побоев — они бежали со всех ног, потому что хотели достичь нужного плато раньше, чем туда прибудут паршенди. Если это удавалось, то не было ни стрел, ни смертей. И потому мостовики только во время вылазок с мостами не проявляли ни медлительности, ни лени. Многие ненавидели свою жизнь, но все равно за нее цеплялись — рьяно, до побелевших костяшек.

Они с грохотом миновали первый из постоянных мостов. Мышцы Каладина протестующе ныли, но он сопротивлялся усталости. После Великой бури, что прошла минувшей ночью, большинство растений еще были открыты, камнепочки выпустили лозы, цветущие бранза тянули из расщелин к небу ветви, похожие на когтистые лапы. Попадались также колючники: игольчатые кустики с каменными ветками, на которые Каладин обратил внимание, когда впервые попал в эти края. В многочисленных трещинах и углублениях на неровной поверхности плато собралась вода.

Газ руководил их продвижением, выкрикивая, в какую сторону поворачивать. На многих ближайших плато стояло по три-четыре моста, в результате чего на Равнинах появлялось множество развилок. Бег сделался механическим. Он выматывал, но был вполне привычным, и бежать впереди, видя дорогу, куда приятнее. Каладин принялся читать обычную мантру, считая шаги, как советовал безы­мянный мостовик, чьи сандалии он носил до сих пор.

В конце концов они достигли последнего постоянного моста. Пересекли небольшое плато, миновав закопченные остатки моста, который паршенди уничтожили ночью. Как им удалось это сделать во время Великой бури? Ранее, прислушиваясь к разговорам солдат, Ка­ладин понял, что те испытывали к врагам ненависть, гнев, но вместе с тем и уважение. Эти паршенди ничуть не напоминали медлительных, почти немых паршунов, что трудились по всему Рошару. Они были умелыми воинами. Каладин по-прежнему удивлялся такой несообразности. Паршуны — и вдруг воюют? Очень, очень странно.

Четвертый и остальные расчеты опустили свою ношу в самой узкой части расщелины. Его люди рухнули на землю рядом с мос­том, отдыхая, пока армия переходила с одного плато на другое. Каладин едва не присоединился к ним — у него колени подгибались от изнеможения.

«Нет, — подумал он. — Нет. Я выстою».

Это было глупо. Другие мостовики едва ли обратили на него внимание. Один, Моаш, даже выругался. Но теперь, когда решение принято, Каладин упрямо за него держался и, сцепив руки за спиной, стоял по-парадному, пока войско переходило через расщелину.

— Эй, мостовик! — крикнул солдат, поджидавший своей очереди. — Захотелось поглядеть на настоящих воинов?

Каладин повернулся к говорившему — им оказался кареглазый крепыш, у которого руки были толще бедер многих стоявших рядом­ солдат. Командир отделения, судя по узлам на плечах кожаного колета. Каладин когда-то носил такие же.

— Командир, ты хорошо обращаешься с копьем и щитом? — крикнул Каладин в ответ.

Воин нахмурился, но молодой мостовик знал, о чем он думает. Оружие солдата было его жизнью, поэтому о нем заботились, как о собственном ребенке, часто приводя в порядок до того, как поесть или отдохнуть.

Каладин кивнул на мост.

— Это мой мост, — сказал он громко. — Он мое оружие — единственное, которое мне позволили иметь. Береги его.

— А иначе что ты сделаешь? — крикнул другой солдат, и по рядам прокатился смех.

Командир отделения ничего не сказал, но помрачнел.

Слова Каладина были бравадой. На самом деле он ненавидел мост. Но все равно остался стоять.

Через несколько минут по мосту Каладина проехал сам великий князь Садеас. Светлорд Амарам, благородный генерал, всегда выглядел героически и безупречно. Садеас казался сделанным совсем из другого теста — круглолицый, кудрявый, высокомерный. Он ехал словно на параде, одной рукой придерживая вожжи, другой прижимая к боку шлем. Его доспех был красного цвета, а на шлеме болтались легкомысленные ленты. Чудесный древний артефакт терялся­ из-за избытка бессмысленной показной роскоши.