Она и впрямь привыкала к отвлеченным понятиям, причем с потрясающей скоростью.

«Я знаю, что такое смерть...»

Каладин все еще не определился, стоит ли ее из-за этого жалеть.

Он взял бутылочку, вытащил пробку, принюхался и скривился от вони:

— Лармиковая слизь? Она и близко не сравнится с теми двумя средствами, о которых я спрашивал.

— Зато намного дешевле, — возразил аптекарь, поставив на прилавок большой ящик. Он поднял крышку — внутри лежали стерильные белые бинты. — А ты, как нам уже известно, мостовик.

— И сколько же стоит слизь?

Его это тревожило; отец никогда не говорил, столько стоят расходные материалы.

— Две кровьмарки за бутылку.

— Это называется «дешевле»?!

— Листеровое масло стоит две сапфировые марки.

— А сок шишкотравника? — спросил Каладин. — Я видел его стебли у самой границы лагеря! Его уж точно не назовешь слишком редким.

— А знаешь ли ты, сколько сока можно добыть из одного растения? — парировал аптекарь, ткнув в него пальцем.

Каладин поколебался. На самом деле это был не сок, но молочная субстанция, которую надо было выжимать из стеблей. Так рассказывал отец.

— Нет, — признался парень.

— Одну-единственную каплю, — сказал старик. — Если повезет. Он, конечно, дешевле листерового масла, но дороже слизи. Пусть даже слизь и воняет, как задница Ночехранительницы.

— У меня столько нет.

Гранатовая марка стоила пять бриллиантовых. Жалованья за десять дней хватало лишь на маленькую баночку обеззараживающего средства. Буреотец!

Аптекарь фыркнул:

— Игла и кишки стоят две светмарки. Ну хоть это ты можешь себе позволить?

— С трудом. А сколько за бинты? Два полных изумруда?

— Это просто старые лохмотья, которые я вычистил и прокипятил. Два светосколка за локоть.

— Даю марку за весь ящик.

— Очень хорошо.

Каладин сунул руку в карман за сферами, а старый аптекарь продолжил:

— Вы, лекари, все одинаковые. И не почешетесь, чтобы подумать,­ откуда берутся расходные материалы. Просто используете, словно им конца и края не будет.

— Человеческая жизнь бесценна, — изрек Каладин.

Так говорил его отец. Потому Лирин и не брал за свои услуги ­денег.

Каладин достал свои четыре марки — и застыл, когда увидел их. Лишь одна все еще излучала мягкий белый свет. Три другие потускнели, в центре стеклянных капель едва теплились бриллиантовые огоньки.

— Вот тебе раз, — сказал аптекарь, прищурившись. — Пытаешься подсунуть мне пустышки? — Он схватил одну быстрее, чем Каладин успел возразить, а потом принялся шарить за прилавком. Вытащил ювелирную лупу, снял очки и поднял сферу, разглядывая ее на свету. — Ага. Нет, это настоящий самосвет. Мостовик, тебе надо зарядить сферы. Не все такие доверчивые, как я.

— Они светились этим утром, — запротестовал Каладин. — Газ, видимо, заплатил мне истощенными сферами.

Аптекарь отложил лупу и снова надел очки. Он выбрал три марки, включая ту, что светилась.

— Могу я ее взять? — спросил парень.

Старик нахмурился.

— Всегда держи в кармане заряженную сферу, — пояснил Каладин. — На удачу.

— Любовное зелье точно не хочешь?

— Если окажешься во тьме, у тебя будет свет, — твердым голосом продолжил Каладин. — И, как ты сам сказал, большинство людей не столь доверчивы, как ты.

Аптекарь с неохотой обменял заряженную сферу на мертвую, не забыв поглядеть на нее через лупу. Тусклая сфера стоила столько же, сколько заряженная; ее просто надо было оставить снаружи на время Великой бури, и она, снова наполнившись буресветом, светила где-то неделю.

Каладин сунул в карман заряженную сферу и забрал свои покупки. Кивнул аптекарю на прощание, и они с Сил вышли на лагерную улицу.

Юноша провел часть дня, прислушиваясь к разговорам солдат в столовой, и кое-что узнал о военном лагере. То, что должен был узнать много недель назад, если бы не был таким безучастным. Например, про куколок на плато, про светсердца и про соперничество между великими князьями. Он понимал, отчего Садеас был столь требователен к своим людям, и начал также догадываться, почему тот разворачивался, если они добирались до плато позднее другого войска. Подобное случалось нечасто. Обычно Садеас прибывал пер­вым, а другие алетийские армии, добравшиеся позже, вынуждены были разворачиваться и уходить.

Военные лагеря были огромными. По слухам, во всех алетийских лагерях жило больше ста тысяч солдат — это во много раз превышало население Пода. И это не считая гражданских. Передвижной военный лагерь привлекал множество разнообразных искателей приключений; постоянный, вроде этих, на Расколотых равнинах, манил их еще больше.

Каждый из десяти военных лагерей располагался в отдельном кратере и состоял из разнородной смеси духозаклятых зданий, хибар и шатров. Некоторым торговцам, вроде аптекаря, хватало денег на дом из дерева. Живущие в шатрах разбирали их на время бурь и платили кому-нибудь за убежище. Даже внутри кратеров Великие бури ощущались весьма сильно, особенно там, где наружная стена была низкой или осыпалась. Некоторые места — вроде лесного склада — оставались полностью беззащитны.

На улицах было полным-полно народа. Женщины в юбках и блузах — жены, сестры или дочери солдат, торговцев или ремесленников. Рабочие в штанах или робах. Множество воинов в кожаных дос­пехах, с копьями и щитами. Все — люди Садеаса. Солдаты из одного­ лагеря не смешивались с другими, и следовало держаться подальше от кратера другого светлорда, если у тебя там не было особых дел.

Расстроенный Каладин покачал головой.

— Что? — спросила Сил, опускаясь ему на плечо.

— Я не ожидал увидеть здесь такой разлад. Я думал, королевская­ армия будет единой.

— Где люди, там и разлад, — сказала Сил.

— В каком смысле?

— Вы действуете по-разному и думаете по-разному. Никто другой так не поступает — животные действуют одинаково, а все спрены, если можно так выразиться, представляют собой одно и то же существо. Это и есть гармония. Но в вас ее нет... такое ощущение, что вы даже вдвоем не можете ни о чем договориться. Весь мир делает то, для чего предназначен, кроме людей. Может, поэтому вы так часто убиваете друг друга.

— Но не все спрены ветра одинаковые, — заметил Каладин, открывая ящик и запихивая часть бинтов в карман, который пришил изнутри своего кожаного жилета. — Ты этому доказательство.

— Знаю, — тихонько проговорила она. — Может, теперь ты поймешь, отчего это меня так беспокоит.