* * *

Трещина остается трещиной, как бы вы ни старались ее заделать.

Махатма Ганди.

Столкнулся на лестнице сразу с двумя редакторами – моим и его коллегой из латышской газеты.

Заметил: у моего шефа из подмышки торчала подшивка. По верстке понял: это газета, которую редактирует Борис Григорьевич.

По своим каналам узнал, для чего им потребовалась эта подшивка.

Оказалось, в ней разглядели оформительский типографский знак в виде шестиугольной звёздочки. Для полиграфиста это оформительский элемент. Их много в кассах наборщиков. Они используются по отдельности или из них составляют красивый орнамент в начале или конце книжной страницы, либо в любом месте газетной полосы.

Хочу повторить: для полиграфистов, наборщиков это – оформительский элемент. Для редакторов, с которыми я столкнулся на лестнице, это была улика диверсии. Протаскивание на страницы газеты сионистского тайного знака – магендовид.

Замысел был опасный. Из него можно было по тем временам соорудить звонкую антисемитскую кампанию.

Надо было отводить от отца угрозу.

Позвонил в Москву, в институт, в котором я прежде учился. Попросил девочек найти мне книги, в которых есть история типографских шрифтов и оформительских знаков. Они продиктовали две-три ссылки.

Позвонил Борису Григорьевичу. Не стал по телефону объяснять суть дела. Договорились тут же встретиться.

Рассказал историю с его подшивкой. Он заволновался. Дал ему ссылки на книги, полученные из Москвы:

– Пойди в центральную библиотеку, возьми хотя бы одну из них. Почитай об истории и значении оформительских полиграфических знаков. Носи книгу всегда в портфеле. Тебя пригласят на беседу. Сразу книгой не маши. Дай им разгорячиться – кое-что новое для себя узнаешь. А потом уж открой книгу на нужных страницах и дай почитать…

Впоследствии отец рассказал: когда он раскрыл книгу, мой редактор закричал, что это всё казуистика.

Его коллега прочитал внимательно и сказал:

– Что же ты мне чепуху рассказываешь! Это чисто технический вопрос и мне тут делать нечего.

– Может быть, в отделе пропаганды ЦК показать книгу? – спросил отец. – Чтобы и у них ясность была?

– Нет, нет, – сказали редактора Борису Григорьевичу. – Не надо носить. Они не в курсе этого дела. Тут чисто редакционный интерес…

* * *

Незнание – не повод.

Невежество – не аргумент.

Спиноза.

Был у нас в редакции один журналист. Работал корреспондентом в промышленном отделе. Писал неплохо. А говорил ещё лучше.

В Риге он был новичок. Приехал из Москвы. Служил там в известной газете.

Кто-то в редакции сказал мне однажды:

– Ты бы его послушал. Как он несет всех! И дефицит, и голод, и власть… Даже повторять боюсь.

В свободную минуту я решил пойти в тот отдел послушать. Кабинет на двоих сотрудников был огромный. Кроме них двоих там была еще пара человек – гости. Я нашел себе стул, сел.

Москвич расхаживал по кабинету и говорил о цензуре, диссидентах, отказниках, развале экономики. Не стеснялся в выражениях, размахивал руками…

Через несколько минут я понял, что всё это пустопорожняя болтовня, словесный понос. Потихоньку вышел.

Вскоре по редакции пошел слушок – такого-то вызвали на допрос. Потом другого. За ним еще одного. Секрет недолго держался. Все трое разговорились. Оказалось, их вызывали по поводу москвича. Расспрашивали, о чём он говорил, когда, кто при этом присутствовал.

Потом их ещё вызывали. Тянулось это долго. Пока, наконец, не собрали всех и не сказали, что москвич уволен из редакции, как человек, который занимался антисоветской пропагандой. Что собирался уехать за рубеж, но получил отказ и еще много такого же.

Я не удивился. Будь моя воля, я бы сам его выгнал за то, что вместо работы беспрерывно болтал.

Но, с другой стороны, ему никто не позавидовал бы. Его, наверное, занесли в какой-то чёрный список – на работу никуда не брали, жить было не на что. Устроился истопником и существовал на копейки.

Со временем его след затерялся. Кто знает, как сложилась дальше его жизнь…

Впрочем, есть в этой истории одна пикантная подробность. Она связана со вторым сотрудником в отделе промышленности.

Это был малозаметный человек. Кое-кто в редакции знал его, как журналиста, но не больше. Он сидел в их большом кабинете и писал заметки.

Но когда «врага» разоблачили и уволили, стало известно, что того, второго, специально приняли в отдел, чтобы следить за москвичом. То, что он писал, были не заметки для газеты, а стенограмма разглагольствований болтуна.

Вскоре он исчез из редакции. Знающие люди сказали, что ушёл в латышскую газету.

Наверное, там понадобились его услуги.

* * *

Лучше помалкивать и казаться дураком, чем открыть рот и развеять сомнения.

Марк Твен.

Старые знакомые из ЦК комсомола рассказали, что собирают эшелон добровольцев на строительство Байкало-Амурской магистрали.

– А меня не взяли бы?

– Почему нет? Зайди в горком. Там штаб.

В горкоме я всё утряс. Со мной вызвался ехать парень из “Молодежки”. Тот самый, которого я устроил в газету Бориса Григорьевича, когда он приехал из Одессы и не знал, куда податься.

Журналистом парень оказался хорошим. К моменту разговора о БАМе он уже сидел в бывшем моем кресле заведующего отделом рабочей молодёжи.

Мне предстоял разговор с редактором. Я рассказал ему о большой группе молодых людей Латвии, которая едет строить магистраль. Спросил:

– Не будете возражать, если я поеду с ними?

На моё удивление шеф расплылся в широкой улыбке:

– Конечно, не буду. Иди к своим комсомольцам, договаривайся. Для газеты – это большой выигрыш. Любую помощь, какая потребуется, ты получишь.

Судя по всему, он знал конъюнктуру – БАМ был темой номер один по всей стране. Газета зарабатывала бы на этом очки.

В горкоме комсомола нам выдали бамовскую форму – серую джинсовку. И мы отправились в путь.

Разместились в штабном купе. В нем ехали заместитель начальника мостостроительного поезда. В других условиях его назвали бы представителем заказчика. Еще ехал парень из ЦК комсомола. Представитель поставщиков, если пользоваться той же терминологией. Третий – мой товарищ из “Молодежки”. И я.

Поезд тронулся. Как пелось в одной песне, поезд пошел на восток. Очень далеко. До озера Байкал.

Была у нас с собой коробка с выпивкой. Время текло медленно. Колеса стучали равномерно. Разговоры разговаривались. Бутылки открывались.

Во всем эшелоне шел тот же процесс. Парни и девчата оторвались от дома – вольница! Дружно опустошали запасы выпивки, ходили компаниями из вагона в вагон друг к другу в гости, распевали песни. Словом, познавали новую жизнь,