до сих пор на почтительном отдалении и всегда чувствовавший себя «младшим из равных». Василий Абгарович Катанян, поэт, журналист, литературовед, который был моложе Лили на одиннадцать лет, познакомился с Маяковским и Бриками еще в 1923 году, приехав в Москву из Тифлиса, чтобы подготовить издание стихов Маяковского в переводе на грузинский и на армянский. Через три года Маяковский побывал в Тифлисе, где сблизился с Катаняном и его женой Галиной, поэтессой, журналисткой, артисткой: оба они были в самом центре бурной литературно-художественной жизни Тифлиса и очень популярными в городе людьми.

Когда Катаняны переехали в Москву (1927), они сразу же — легко и естественно — вошли в круг Маяковского — Бриков. В 1929 году Катанянам дали вторую комнату в коммуналке, где жило еще восемь семей, и по этому счастливому случаю было устроено шумное новоселье с участием Лили, Маяковского, Осипа и других завсегдатаев «салона». Встречать в приграничном городке Лилю, спешившую из Берлина на похороны, тоже послали, как мы помним, Василия Катаняна. А разбирать потом архив Маяковского помогала Лиле Галина — это сблизило их еще больше.

Трудно восстановить день за днем то, что происходило с Лилей после известия о казни Примакова. Но — так или иначе — меньше, чем через месяц, 9 июля, Катанян стал Лилиным мужем. В самых разных источниках названа с точностью эта дата, но что конкретно связано с нею, нигде не сообщается. Никаких «юридических» перемен не произошло, как и — сначала, по крайней мере, — перемен в месте жительства: по свидетельству сына Катаняна — Василия Катаняна-младшего, — его отец и Лиля поселились совместно в Спасопесковском лишь год (или почти год) спустя: Лиля полагала, что Катанян все же останется дома, но «пока» — на какой-то срок — заполнит ту пустоту, что образовалась с гибелью Примакова.

«Я не собиралась навсегда связывать свою жизнь с Васей, — заверяла Лиля своего пасынка уже в шестидесятые годы. — Пожили бы какое-то время, потом разошлись, и он вернулся бы к Гале». Но Галина не захотела, хотя Осип ездил ее уговаривать: «У Лилички с Васей была дружба. Сейчас дружба стала теснее». Только и всего… Эти доводы не подействовали: у Галины Катанян был твердый характер.

Драма одной семьи явилась спасением для другой. Точнее — для Лили: Катанян вывел ее из транса, когда казалось уже, что дело близится к полному краху. Но цепная реакция наступивших событий на этом, увы, не закончилась. Весть о новом семейном союзе привела в особое ожесточение старшую сестру Маяковского — Людмилу.

Летом 1936 года Лиля писала Осипу в Кисловодск, где тот вместе с Женей отдыхал в санатории: «Вася и Людм<ила> Вл<адимировна> (!!) поехали выступать в Горький. Я его предупредила, чтобы он был сдержаннее с Л. Вл. оттого, что сейчас очень большие алименты. Он обещал». Два заключенных в скобки восклицательных знака говорят о многом. В таких делах Лиля разбиралась, как никто другой. И уж она-то хорошо знала нрав этой женщины, к своим пятидесяти двум годам не обзаведшейся семьей и не испытавшей ни одного сколько-нибудь сильного увлечения. Вскорости непримиримый антагонизм между двумя «выступантами» выплеснулся наружу, но кто же не знает, что от любви до ненависти один шаг? Если бы В. А. Катанян и Людмила до такой степени, как это вскорости проявилось, не выносили друг друга уже тогда, что могло их заставить поехать на выступления вместе? Вдвоем.

Позади были одни неудачи. В ноябре 1924 года Лиля писала Маяковскому в Париж: «У Люды роман, и она счастлива». Счастье, видимо, было призрачным, ибо ни из того, ни из какого-либо другого «романа» ничего ровным счетом не вышло. Не украла ли теперь эта зловредная Лиля у перезревшей «девушки» последнюю ее надежду, как раньше украла брата? Наконец-то открылась для Людмилы возможность дать волю тем чувствам, которые давно уже в ней копились. Сдерживать их приходилось лишь потому, что жена-спутница Примакова все эти годы была всегда «на коне»: трезвый расчет повелевал Людмиле не возвышать голос.

Теперь наконец настал ее час. Получившая всемирную огласку трагедия ненавистной соперницы помогла Людмиле развязать язык и отпустить тормоза. В тридцать седьмом между сестрами и Лилей наступил полный разрыв. «Кто же вам поверит, — издевательски заявила Лиле Ольга, другая сестра Маяковского, — что вы шесть лет жили с врагом народа и ничего не знали?»

Досталось и Василию Абгаровичу Катаняну: он тоже оказался родственником «врага народа». Действительно, его брат Иван, работавший раньше в Интернационале профсоюзов (Профинтерн), был расстрелян все в том же тридцать седьмом. Личное, как это водилось в советские времена, тут же получило политическую окраску. Глумиться было тем радостней и вольготней, чем ближе к Лиле падали снаряды: защиты искать ей было уже не у кого.

Меньше чем за две недели до «суда» над Примаковым и его казни первый заместитель наркома внутренних дел Агранов неожиданно был отправлен в Саратов: ему поручили возглавить там местное отделение Лубянки и раскрыть «гнезда» германской разведки в расположенной по соседству автономной республике немцев Поволжья. Вряд ли он не понимал, что означает это «ответственное задание». А может, по известному психологическому закону, гнал от себя черные мысли?

Во всяком случае, он приступил к новой работе с таким рвением, что даже закаленные в чекистских провокациях его провинциальные коллеги и те ошалели от буйства нового начальника. Буквально за несколько дней его неукротимая фантазия создала на подведомственной ему территории десятки шпионских, заговорщических, террористических и диверсионных групп. Людей хватали сотнями, тысячами — арестованных не могла вместить местная тюрьма. И все они признавались, признавались…

Таким путем Агранов мучительно пытался спасти свою жизнь. Ему нужно было не просто выслужиться, а показать, что здесь, в далеком Саратове, он — в одиночку — раскрыл врагов, пребывающих в Москве, то есть сделал то, что оказалось не под силу всему оставшемуся в столице аппарату НКВД. Так среди германских шпионов оказались Крупская (Сталин люто ненавидел ленинскую супругу, о чем Агранов, конечно, знал, но такого самовольства опального чекиста простить не мог) и только еще начинавший свою партийно-государственную карьеру Георгий Маленков, которого Сталин уже тогда прочил в преемники уничтоженным «врагам народа».

Агранов явно перестарался. Агонизируя, он растерял все свои доблестные качества опытного, хитроумного интригана. Его безумное письмо новому (после ареста Генриха Ягоды) наркому внутренних дел Николаю Ежову с предложением арестовать Крупскую и Маленкова говорит само за себя.

Уже 18 июля (Лиля только что, с помощью Катаняна, вышла из длительного кризиса и начала возвращаться к привычной жизни) Агранова вызвали обратно в Москву. Думал: