Женщины перенервничали, они замерзли. Вместо того, чтобы пойти прочь от медведя, они перезарядили оружие и пошли по его следам, чтобы убедиться, что он ушел. Они увидели капли мочи и поняли, что напугали его. Медведь шел по своим собственным следам, удаляясь от завалов. Обе исследовательницы зашли в глубину поля, покрытого ледяными глыбами. Зная, что медведь может ждать их за любым ледяным валуном, они все же продолжали идти по его следам. «Когда мы вернулись, – сказала Банкрофт, – я увидела по его отпечаткам, что, когда я надевала лыжи, он сидел рядом за валуном». Следы также показали женщине, – когда медведь двинулся к ней, его походка изменилась. «Это бросило нас в дрожь. Нам ничего больше не оставалось, как продолжать следовать выбранной стратегии. Со своих саней я высматривала медведя на 180 градусов впереди. Работа Лив состояла в том, чтобы следовать за мной и осматривать пространство на 180 градусов позади. Из-за капюшона мне было трудно разглядеть медведя, а медведи вообще быстрые и тихие».

Они завершили свое путешествие, и это событие навсегда отпечаталось в сознании и сердце Банкрофт.

Сейчас она живет в фермерском доме в Миннесоте на реке Сент-Круа вместе со своим партнером. Иногда по их территории проходит черный медведь. Это ее беспокоит. «С появлением большего количества людей и кормушек для птиц, я стала гораздо более осторожна в отношении черных медведей, чем когда-либо, – говорит она. – Сейчас они попривыкли к собакам и людям».

У себя во дворе она держит кур и описывает мне их удивительную индивидуальность, – они стали неотъемлемой частью ее эмоциональной жизни. Она сказала, что выросла на ферме в Миннесоте, чувствуя себя странной девочкой, предпочитающей людям животных. Она любила свою семью, но «воображение и животные заставляли обращать больше внимания на остальной окружающий меня мир». Часть детства она провела в Кении и всегда предпочитала жить «на границе между диким и человеческим мирами, там, где дикие животные живут своей жизнью, порой заходя на обжитую нами территорию».

Она называет цыплят и петухов своими сорока детьми.

«Чем старше я становлюсь, тем более напряженной и требовательной становится моя жизнь. Но потом я захожу в курятник, сажусь на скамейку и наблюдаю за их безумными ужимками и за тем, как они общаются. Люди думают, что цыплята тупые, но, если учитывать, что у них мозг размером с мой большой палец, они способны очень на многое. Цыплята комичны и проницательны. Они общаются друг с другом, постоянно перемещаясь по своей социальной лестнице, вербально контактируют со мной и другими животными. Я пытаюсь разговаривать с курами и петухом на их языке, разными тонами голоса, кудахтая, когда обнаруживается источник пищи, жук или семя. Есть звук «обратите внимание» – он напоминает тихий свист – у них для многих событий есть свои звуки. Я повторяю эти звуки, особенно, когда имею дело с цыплятами и когда нахожу червячка.

Правда, я не совсем преуспела в их языке. Время от времени я обращаюсь к ним подобным образом, и они взъерошивают перья.

Вчера я сидела в курятнике, когда ко мне пришла молодая женщина, чтобы забрать яйца. У нее диагностировали психическое расстройство. Она некоторое время посидела со мной. Склонившись над птенцами, она осторожно подхватила их под ноги и посадила к себе на колени. Обычно человек спускается сверху, как хищник, но она встала на колени и нежно обняла их, и они без страха остались у нее на коленях».

Через некоторое время, проведенное в курятнике, Банкрофт начинает чувствовать, что с миром все в порядке. Время замедляется. Она наблюдает за курами и петухом почти так же внимательно, как за белым медведем, который крался за ней по ледяному склону. Женщина не чувствует ни прилива адреналина, ни беспокойства. Она просто смотрит и слушает. Иногда она им поет.

Когда-то мы родились так же, как и те, на кого охотились или кому поклонялись, ощущая родство с теми, кто охотился и наблюдал за нами; с волками, которые подходили все ближе и в конце концов становились нашими друзьями и товарищами по работе; со скотом, овцами и свиньями, которые какое-то время жили в наших домах. Но с течением времени коллективная жизнь привела к тому, что в большинстве стран мира древние принципы жизни исчезли. И теперь мы прилагаем все силы, чтобы заполнить эту пустоту. Иногда нам это удается.

Пол Шепард, как и И. О. Уилсон, оказал глубокое влияние на изучение взаимоотношений человека с природой. Его самый известный вклад – это «плейстоценовая парадигма», критика современной оседлой цивилизации. «В подобном мире нет дикости, как нет и прирученности», – пишет он. Наше отчуждение от остальной природы загоняет нас в ловушку инфантильного или подросткового психологического состояния. По мнению Шепарда, для того, чтобы мы, как вид, обрели исцеление, нужно, чтобы мы стали ближе к нашим корням в плейстоцене. Шепард, умерший в 1996 году, дал мало практических советов для достижения этого состояния благодати – не вернуться к природе, потому что нельзя вернуться к тому, что уже есть внутри нас и всегда там было. Скорее, мы должны признать психологическое и духовное пространство, в котором существуем наравне с другими животными, научиться входить в него по желанию, а затем двигаться навстречу природе. Шеппард пишет: «В этом мире инаковость природы становится доступной людям в прекрасных формах включения, влияния, примирения и компромисса».

Люди не собираются в ближайшее время начать вырубать обсидиановые наконечники стрел, по крайней мере в больших количествах. Но, возможно, мы сможем продвинуться к Симбиоцену, – эпохе взаимосвязанности, включающей взаимность и перераспределение ценностей, – когда дикий мир будет жить рядом с нами, хотя и в новых формах и в неожиданных местах. Тогда мы будем жить в равновесии с другими формами жизни. По крайней мере, многие из нас, чувствуют возможность появления этого нового мира. Особенно в те моменты, когда наше высокомерие на мгновение отступает, и мы, подобно полярной исследовательнице Энн Бэнкрофт, оказываемся в ситуации между жизнью и смертью в таком месте, где все еще дикий Бог на четырех лапах маячит у горизонта.

Томас Берри напомнил нам, что «жизнедеятельность Земли настолько сложна, что она превышает нашу способность активного осмысления». И поскольку люди вынуждены ощущать свой ущерб, нанесенный Земле, как ущерб самим себе, они все еще могут сменить курс: «Мы, вероятно, не принимали столь масштабного участия в мечтах о Земле со времен древних шаманов, но в этом заключается наша надежда на будущее, как для нас самих, так и для всего земного сообщества».

Время требует принятия базового принципа, который ведет как к возможности выживания, так и к радости. Мы могли бы назвать это принципом взаимности: на каждый целительный момент, который люди получают от другого живого существа, они должны ответить равным моментом исцеления для этого животного и его сородичей. На каждый акр дикой среды обитания, который мы позаимствуем для своих нужд, мы должны сохранить или создать минимум еще один акр для дикой природы. На каждый доллар, который мы тратим на школьную технику, мы должны потратить по крайней мере еще один доллар, создавая детям возможность установить тесный контакт с другим животным, растением или человеком. В противовес каждому деню одиночества, который мы переживаем, нужно провести день в общении с окружающим нас миром живой природы, пока одиночество не покинет нас.