Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он отбросил бумаги и откинулся на спинку стула. Дверь в его кабинет скрипнула, и сопение подсказало ему, что пришел Оуэйн. Ну или Батист получил по голове сильнее, чем он думал.
– Мне стоит написать мемуары, – сказал он собаке. – Хотя никто не поверит, что это правда.
А что такое мемуары?
Он все еще не привык к голосу в своей голове. Это случалось все чаще и чаще, а значит, как-то Мерритт начинал разбираться с этими чарами общения, запертыми в его крови.
– Это приукрашенная автобиография, – ответил он.
Насколько Мерритт понимал, Оуэйн останется собакой неопределенно долго… пока не умрет, в случае чего он сможет снова поселиться в доме, если только скончается на острове Блаугдон. Не то чтобы Оуэйн хоть в какой-то мере хотел обитать в доме – ему нравилось снова иметь тело, нюхать, трогать, пробовать на вкус, а всего этого он не мог делать в своем каркасе из дерева и кирпича. Ну и к тому же Мерриттовы чары общения работали только на растениях и животных – если Оуэйн вернется в дом, они потеряют это средство коммуникации.
Мерритт потер глаза. Помимо того, что он в тридцать один год обнаружил, что он волшебник, ему придется вернуться в Нью-Йорк. Ему было необходимо встретиться лицом к лицу с Нельсоном Сатклиффом и Питером Фернсби. По меньшей мере один из них не будет рад его видеть.
Он взглянул на камень общения, тихо лежащий на краю его стола.
– По очереди.
Открыв ящик, он вынул свою все растущую рукопись.
Прямо сейчас было критически важно дописать книгу.
* * *
Прошло чуть больше недели с тех пор, как Хюльда приехала жить к младшей сестре, которая приняла ее очень любезно, учитывая, что Хюльда не смогла предупредить ее о своем прибытии заранее. Даниэль Ларкин Таннер проживала в Кембридже, к северо-западу от Бостона, в чудесном доме, который она вот уже десять лет делила с двумя детьми и мужем, наследственным адвокатом. И это было замечательно, потому что у них имелась свободная комната, которую выделили Хюльде и ее вещам, и свободное пространство, по которому она могла бродить и тоскливо вздыхать, рассматривая свою жизнь в целом в аористическом ключе, как нечто завершенное.
Она не получала вестей от Миры. Она не получала вестей от Мерритта. Мисс Тэйлор однажды связалась с ней через камень, это было приятно. Но, опять же, может, кто-то еще и пытался, но Хюльды не было рядом, и она не слышала. Она запретила себе повсюду носить с собой камень, зная, что в итоге станет сердиться. Хотя, стоит отметить, она проводила очень много времени, просто сверля его взглядом. Она пыталась набраться смелости и активировать камень, даже записала фразы, которыми могла бы начать разговор, но ее смелость, даже если изначально она у нее и имелась, теперь ее подводила. Сказать по правде, каждую ночь она прокручивала в голове целый ряд идей, позволивших бы связаться с Мерриттом, но к утру ее строго выдрессированная рациональная сторона отбрасывала их все до единой.
Теперь же, с полным желудком после ланча, который она совсем не помогала готовить, Хюльда сидела на диване-подоконнике у многопанельного окна и смотрела, как ее племянники и зять бегают во дворе, а пестрые оранжевые и красные листья кружатся возле их ног. Уже было достаточно холодно, чтобы надевать шапки, шарфы и перчатки, и деревья стояли полуобнаженные, но солнце оставалось ярким. Поправив очки, Хюльда улыбнулась этой картинке, снова почувствовав тоску и немножко грусть. Но это уже становилось для нее нормой.
– Мисс Ларкин? – Единственная служанка сестры, мисс Кентербери, подошла к ней, держа под мышкой метлу, а в руках – сверток в коричневой бумаге. – Это только что пришло для вас.
Хюльда моргнула.
– Для меня? – Кто вообще знал, что она здесь? Только у Миры был адрес. Это такое извинение? – Спасибо.
Она положила сверток – на ощупь как книга – на колени, и мисс Кентербери отошла в сторонку, оставив ее в относительном одиночестве.
Развернув бумагу, она обнаружила, что там не книга, а стопка листков, исписанных знакомым почерком, и сверху записка:
Хюльда,
Я подумал, вы захотите узнать конец.
Искренне ваш,
PS: Сэди Стиверус очень добрая и слишком плохо хранит секреты, чтобы водить с вами знакомство.
Хюльда улыбнулась, хотя, если честно, ей хотелось бы, чтобы записка была подлиннее. Она прочла ее еще раз, медленнее, и положила рядом с собой на сиденье окна. Листки в ее руке продолжали историю с того самого момента, где Мерритт остановился, когда читал ей вслух, пока она оправлялась после первого нападения Сайласа Хогвуда. Ее удивило, что он так точно запомнил место.
– Вот и он. – Она вертела в руках усыпанный рубинами крест, золото блестело в свете свечи. – Красное Спасение.
Священник присел на корточки в своей не по размеру большой рясе, устраиваясь поудобнее. Его лицо озарила теплая улыбка, напомнившая Элиз об отце.
– Я уже давно не слышал этого названия.
Уоррен нагнулся, поднимая лупу.
– Но вы знаете, что это, верно?
Выражение лица священника не изменилось.
– Ага, знаю. Я многое позабыл, но это знаю.
– Наверное, стоит целое состояние. – Уоррен протянул руку, и Элиз положила распятие ему на ладонь, как новорожденное дитя. – Я прямо вижу, как он может осчастливить кого-нибудь.
– Тогда ничего вы не видите. – Отец Чаммингс цокнул языком. – Вы знаете латынь?
– Я знаю, – отозвалась Элиз.
Он наклонил голову.
– Тогда прочтите надпись на задней стороне, дитя. Вслух, для вашего напарника.
Хюльда отложила листок в сторону, заинтригованная. Однако на следующей странице история совершенно переменилась.
Давным-давно жил на свете одинокий старый (ну, не то чтобы очень старый) разбойник, жил он в убогой (ну, не совсем уж убогой, он же не нищий) квартирке в Нью-Йорке, и вот однажды вызвал его один очень вежливый адвокат, по поводу дома посреди нигде, который оказался его. Кстати, дом был с привидениями. К счастью, разбойник тогда не верил в призраков, так что взял и поехал.
Хюльда улыбнулась. Что-то теплое и странное раздувало ей грудь.
Дом оказался совершенно ужасен, как и можно было ожидать от дома с привидениями. Но,