Будут, конечно, много красивых слов про то, что «тот, кто погибнет за свободу, останется в вечности», но это не могло заменить простой материальной помощи. Будут еще слезы, настоящие и крокодиловые, бравурные марши и проникновенные речи. Но никакие слова и участие не заменят обычных денег, в глобо или местных песо — тех самых денег, против господства которых они боролись.

И они собирали им деньги. Потрошили заначки, доставали замусоленные бумажки, брали последнее с почти пустых счетов. Не только на перевозку и похороны… но и на помощь семьям. Иногда, чтоб заплатить их кредиты. Ведь отмены долгов в духе «гуляй, рванина!» были только в Мексике. Даже в союзной Боливарианской Конфедерации частные банки еще работали и ссудный процент, хоть и с оглядкой на всяких «народных контролеров», взимали.

Денежный вопрос в интербригадах, вопреки досужим сплетням, был пока поставлен плохо. Регулярной стабильной зарплаты не имелось, суммы «плавали» и были довольно несерьезными. Все время обещали, что после нахождения новых добровольных или не очень добровольных спонсоров все изменится, но этот вопрос пока решен не был. Поэтому почти все скромное жалование этого месяца те, кто не имели иждивенцев, решили отдать семьям погибших.

Повидав бойцов «Панчо Вильи» и «Ягуара», раздав собранную им передачу из вещей, продуктов и лекарств, Рихтер отдал свой необходимый долг чести и милосердия, и освободил себя от этой обязанности. Теперь можно было уходить. Лишнего он не будет задерживаться. Хотелось побыть одному, чего ему давно не удавалось.

На прощание Гаврила ему выдал еще один свой афоризм:

— Ну, покедова, братец фриц. Удачи! Хотя какой ты фриц?.. Кто против фашизма, тот уже русский.

Проходя мимо ожогового отделения, где больные лежали даже в коридоре на кроватях, диванчиках и пластиковых сидениях, поставленных в ряд, Рихтер услышал голос.

— Вы здесь, сынки? Вы здесь? Здесь?..

В коридоре лежали два человека. Тут был раненый негр в форме сержанта Милиции, который мирно спал… может, не совсем здоровым сном, накачанный обезболивающим. Половина туловища у него была закрыта ожоговыми повязками.

Но голос принадлежал не ему, а женщине, которая была забинтована словно мумия. Только лицо ее было открытым. Даже странно, что такие бинты еще применялись. И Макс понял, что она обращается к нему в полубреду, и смотрит в его сторону.

— Ну что, сынки, навоевались? — сказала старушка.

О ее возрасте он мог только догадываться. Лицо было морщинистым, но жизнь всех старит по-разному. И вдруг ему на секунду показалось, что эта та самая старая индианка из народа майя, предсказавшего конец света на 2012 год, которую он видел рядом с отелем в Канкуне.

Та же самая? Черта с два. Рихтер вспомнил, сколько километров отсюда до штата Кинтана-Роо, и только затряс головой. Конечно, старуха была другая. Просто типов лица, особенно у индейцев из изолированных горных районов, не так уж и много. Он хотел взглянуть еще раз, но живой мумией уже занялась крупная сестра милосердия, загородив ее своей массивной фигурой. Она собиралась поставить той капельницу. Все современные приборы в палатах интенсивной терапии были, видимо, заняты.

— Макс, hello! — услышал он знакомый голос, когда пересек приемное отделение и подходил к выходу из больницы. — Навещал наших? Молодец, hermano.

В похожей на аквариум комнатке охранника сидел его старый знакомый.

— А, это ты, Диего, — сказал Рихтер, узнав товарища, который открыл стеклянную дверь и вышел к нему. — Что ты тут делаешь?

— Попросили посидеть пару часов. Заменяю одну приятельницу… по прежней жизни. Пока она сбегает ребенка из школы забрать. Да, школы уже заработали. Завидую… У тебя есть минутка?

— Дружище, давай побыстрее, — покачал головой Рихтер. — Я спешу.

— Я не хотел об этом говорить… чтоб никто не подумал, что я псих.

Парень переминался и ходил вокруг да около, будто не хотел делиться тайной. Вокруг в приемном покое были люди, но никто не смотрел на них двоих, все были погружены в свои дела и суету. Поэтому он заговорил снова.

— Когда мы летели… я почувствовал себя… странно. Это было похоже на приход.

Что он имел в виду? По-английски военспец услышал в ухе слово “trip”. Какое еще путешествие?

Да нет же. Это так транслятор перевел сленг наркоманов, которым Диего воспользовался. Имелся в виду «приход» — ощущение после принятия дозы. Глюк. Галлюцинации. Эйфория. Измененное состояние сознания.

— Короче, меня вштырило, как после колумбийского «кокса». Да, было время, когда я употреблял эту дрянь. Потом соскочил. А там в воздухе почувствовал то же самое, только в десять раз сильнее. Или в миллион. Как будто я могу поиметь самого дьявола, и еще силы останутся, чтоб закинуть Тлачи на этот… Эверест. Или на Луну. Что ты скажешь на это, Макс?

Рихтер молчал. Ему захотелось закурить по примеру Гаврилы, который, не стесняясь, доставал сигареты, не обращая внимания на зрачки старомодных камер.

«Значит, там в полете мне это не показалось. Но это было не что-то, что внедрили в меня одного. Это какое-то направленное воздействие. Очень сильное. Раз оно повлияло даже на полностью биологические объекты. А у этих тупых зомби в Башне было что-то противоположное ему. Иван сказал бы, что это бафф и дебафф… Чепуха!»

— Я думаю, это атипичная реакция нервной системы на дыхание через аппарат, — сказал он вслух. — Такое бывает. Либо комплексная реакция на стресс, вызванный подготовкой и ожиданием боя. Вряд ли нам командование добавило что-то в еду. Даже если отбросить моральные вопросы… это слишком большой риск. Мы и без этого готовы были рвать врагов.

— Понятно. Ты меня успокоил, — сказал Диего, но по глазам Рихтер понял, что не убедил того. — Значит, показалось. Я тебе еще одну вещь хотел доверить, Макс. Как другу, не как командиру. Я ведь был бандитом. Мафиози.

Молодой партизан сказал это так, будто тайна его тяготила.

— Я и так это знаю, — ответил военспец.

— Нет, ты не понял. Я был не мелким автовором! Не только вытаскивал чипы из дохлых чуваков. Я настоящие мокрые дела проворачивал! И дурь мы распространяли. Даже в школах. Я был в MS. Их мексиканском «отделении». Я был решалой. И на «стрелки» с «пушками» меня брали. Ты мои татухи видел? Такие обычной мелюзге не делают.

Ого. MS. Mara Salvatrucha — бригада «сальвадорских бродячих муравьёв». Знаменитая организация, которой скоро исполнится восемьдесят лет. Хотя, какая в сущности разница? Бандит он и есть бандит. Это как в советском кино, которое любила бабушка — «там у него не закрытый, а открытый перелом!».

— Ну и что? Как думаешь, кому было выгодно, что такие молодые оболтусы шли в банды, вместо того чтоб учиться?

— Этим чертовым гринго и банкирам, — ответил парень. — Все боссы мафии были повязаны с этими шишками из Мехико-сити. Но я-то думал, что у меня есть семья, клан, род. Что я служу ему. Но когда мне понадобилась помощь, когда я влип… никто обо мне, блин, не вспомнил. Это в прошлом. Теперь я буду служить только народу. А не каким-то чупакабрам-кровососам.