Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не хочу, — она закрыла голову руками, будто маленькая девочка, зажимающая уши при ссоре родителей. — Мне уже плохо оттого, чем ты меня грузишь. Прекрати. Прекрати, слышишь! Меня тошнит и от тебя, и от твоих ненормальных приятелей. Иди к ним, если они тебе важнее, чем я! Иди! И гоняйся за своим призраком коммунизма. Чертов фанатик.
Она перевела дух. Взгляд ее был страшным, в нем была боль пополам с гневом. Комфортный мир дал трещину, но она пыталась склеить его… и ей это удалось.
На его попытки обнять ее, она просто отстранилась. И вдруг произнесла уже более спокойным голосом:
— Даже если ты не врешь… ну а ты думаешь твои любимые партизаны так не делают? Не убивают безоружных? Не пытают и не режут на куски? Я читала, как тоталитарные режимы уничтожали людей. Побольше, чем Корпус. Ты помнишь Пол Пота? Давай, езжай! В свою Южную Америку. Или Мексику. Ведь ты этого хочешь? Твое место там, а не здесь. Ты убийца. Ты адреналиновый наркоман. И ты врешь себе, что для тебя есть разница, кого убивать. Но тебе важно, чтоб был максимальный риск. Я это давно раскусила. Чтоб была опасность и смерть вокруг, чтоб все рушилось и взрывалось. Поэтому ты и решил поменять сторону, ведь в Корпусе тебе не поручали серьезных дел.
— Корпус не ведет операций против неосапатистов. Они просто крестьяне, доведенные до нищеты, которые взяли в руки оружие, чтоб бороться с эксплуататорами-латифундистами и корпорациями. Эти партизаны не воюют против мирных людей. И не применяют террористические методы.
Забегая вперед, последнее оказалось неправдой, а предпоследнее — полуправдой, но он тогда этого не знал.
— Корпус пока не ведет, — ответила Эшли. — Но рано или поздно возьмется. Эти люди могут заварить большую бучу и залить кровью целый континент. Мексика же в Южной Америке? Ах да, в Северной… тем более. Короче, я думаю, ты псих и подставляешь нас обоих. Даже в «Люфтганзе» были бы этому не рады, а тем более в Корпусе. Ты хочешь, чтоб у меня были проблемы? И чем эти лесные люди отличаются от тех исламистов, против которых ты воевал? Те были плохие террористы, а эти хорошие? Я вообще не понимаю, какого черта я тебя еще не сдала с потрохами СПБ!
Она и раньше говорила об этом, но в тот день Рубикон был перейден. Такого Макс простить и забыть не мог, даже если и допускал, что это просто слова. Отношения превратились в разбитую вазу, которую никто не захотел склеивать.
Сама Эшли служила на военной базе в Германии и участвовала в тренировочных вылетах на реактивных самолетах. Тогда еще не было в мире целей ни для разведки, ни для бомбардировки с воздуха, и служба была скучной. Платили там меньше, чем в гражданской авиации, но была перспектива попадания в действующий отряд космических сил. А это совсем другие деньги.
Вроде бы она на него так и не сообщила. Рихтер так и не узнал, по доносу ли его попытались взять или он давно был в оперативной разработке.
Хотя… кто их знает, эти игры спецслужб. Кто сказал, что они должны были его тут же взять, а не пытаться распутать всю нить?
«Ты не можешь быть счастливым и поэтому тебя тянет воевать. А борьба за справедливость и все эти голодные детки — твое самооправдание. Даже Джек Потрошитель и Гитлер искали оправдания. Вот ты и нашел. Ты не можешь радоваться солнцу, каждому божьему дню, птичкам на ветке, смеху детей. Поэтому ты хочешь разрушать, чтоб после тебя оставалась пустыня», — это было из одного ее сообщения, которое он запомнил.
Насколько же она его не понимала…
В тот же день она ему сказала, что никакого ребенка у них не будет, и это он виноват.
Он так и не узнал, был ли это выкидыш, или она избавилась… или ребенка просто выдумала, а теперь открыла правду. Он вдруг понял, что так и не узнал ее до конца. И когда она в очередной раз во время их конфликта сказала ему уходить, Максим так и сделал.
Теперь он понял, что гонялся за призраками именно тогда. За призраком счастливой семейной жизни, благопристойностью среднего класса. Жил ожиданиями других людей, а не своими, по макетам, которые ему подсунуло общество. А здесь в этом аду он наоборот почувствовал, что идет по тому пути, который был ему предназначен.
«Ты не плохой человек. Но, извини, я с самого начала не видела нас вместе. Не видела тебя отцом моего ребенка», — сказала Эшли ему на прощание. Но это был выстрел мимо цели, ему не было больно.
И теперь, напрягая память, Максим мог бы цинично сказать, что самыми приятными моментами их отношений за эти годы были те минуты, когда он был с ней, внутри нее. Это было циничным преувеличением, но не таким уж сильным.
Можно найти хоть сто таких как она, но зачем? Ключевая фраза «таких как». А вот найти других сложно. Он этим займется, но пока у него по плану было трудиться на благо революции и нового государства, которое, как он надеялся, одной Мексикой не ограничится.
*****
В лазарете была хорошая вентиляция, поэтому тяжелый запах, похожий на вонь давно не мытого холодильника, где испортилось мясо, тут почти не чувствовался. Пахло лекарствами и моющими средствами.
Несколько фигур в синих медицинских халатах вышли Рихтеру навстречу. Одну из них военспец узнал сразу. Русский врач-партизан, как всегда шумный и занимающий уйму места, что-то рассказывал невысокой мулатке. Видимо о своей родине, мешая испанские, русские и английские слова, продолжая какой-то незаконченный разговор:
— Ветер такой, что собаки мимо пролетают. Плевок замерзает на лету. Там, дорогуша, спирт нужен для работы не только механизмам, но и людям. Но я тебе ушанку подарю, настоящую. Really! From my heart.
Увидев Максима, он застыл и хлопнул ладонью себя по колену.
— А вот и ты! Хуэрто-муэрто! — и крепко пожал ему руку, хлопнул по плечу и хорошо хоть обниматься и лобызаться не полез (Максим видел в старых фильмах, что русские так иногда делают). — Привет, военспец! Как же я рад! Пришел проведать наших? Сейчас, проведу.
Сибиряк, похоже, только что вышел из операционной и тут же выпил хороший глоток из маленькой стеклянной бутылочки, которую достал из кармана. А еще достал мятую пачку сигарет и тут же закурил.
— А я уже задолбался врачевать. Мне хочется калечить врагов, а не лечить кого-то. Но нужно. Ого, а что у тебя с плечом? Чего скривился? Болит?
Максим кратко описал симптомы.
— Говоришь, чувствительность в руке пропадает? Пошли, просветим тебя. С этим не шутят. Только надевай бахилы. Всего два песо… шучу. Для тебя — даром.
На ногах у врача уже были хирургические бахилы, но он их тут же запачкал, потому что на полу в коридоре была дорожка из частых кровавых пятен и капель.
— Ёперный театр! Пилар, солнце мое, вытри здесь! Если не трудно тебе, — будто оправдываясь, русский подозвал невысокую, но крепкую мулатку в белом халате медсестры или санитарки.
— Может, повязку рано сняли, или у кого-то швы открылись. Очень много тяжелых, сам видишь… — объяснил он Максу. — Открытые раны, ожоги, травматические ампутации, все дела… А жаль, что меня не пустили в бой. Хотел порвать жопу этим лакеям империализма на мальтийский крест. Но вы и без меня справились.