В душе утраченную юность

Подруга охладевших лет,

Не называй игру любовью.

Пусть лучше этот лунный свет

Ко мне струится к изголовью.

Пусть искаженные черты

Он обрисовывает смело,—

Ведь разлюбить не сможешь ты,

Как полюбить ты не сумела.

Антон допил бурбон и так и остался сидеть на кровати, молча и угрюмо глядя куда-то вдаль.

— Как ты быстро выпил бурбон,— пробормотала Рита.— Мне очень понравилось. В смысле, стихи. Это ведь стихи? Чьи они?

— Есенина. Нашего поэта Сергея Есенина.

— Очень красивые… Наверное, в них говорится о любви.

— Ты угадала, Рита. Есенин любил американскую танцовщицу Айседору Дункан.

— И как у них все сложилось?

— Не очень.

— Жаль.

— Ну, прощай. Постой… Спасибо тебе, что вернулась. Это была чудная ночь, лучшая в моей жизни.

— В моей тоже, Антон, прости…

— И ты прости. Ну, все, все…

Антон проводил Риту до двери, они неуклюже пожали друг другу руки.

Вернувшись за очередной порцией бурбона, Антон обнаружил на столе небольшой листок, сложенный вдвое. Когда он взял его в руки, оказалось, что это рождественская открытка, а, точнее, ровно половина открытки с изображением симпатичных ангелочков. Внутрь была вложена записка. Антон развернул ее и прочел:

«Дорогой мой, милый Антон. Хотя я считаю, что все сделала как надо, я прошу у тебя прощения. Моя бабушка рассказывала, что ее подружка дала такую половину открытки своему любимому,— который уходил на фронт в 1914 году. Она верила, что ангелочки вновь сведут их вместе, что бы ни случилось. Им действительно посчастливилось встретиться и соединить открытку, которая до сих пор хранится у них дома. Это случилось в 1928 году, после долгих лет разлуки. С тех пор они не расставались. Прости меня еще раз и знай, я тебя буду всегда помнить, что бы ты ни думал. На всякий случай, храни свою половину открытки».

Антон постоял с минуту, держа записку в руке, потом, положив ее на столик у кровати, вдохнул полной грудью утренний горный воздух, улыбнулся улыбкой пьяного, вновь обретшего счастье человека, и пробормотал:

—Она ненормальная. Даже уйти толком не умеет. А еще немка!

Могло показаться, что Антон и Ральф начали друг друга забывать. В новогоднюю ночь созвонились, а после всего два или три раза обменялись имэйлами. И не более того. Но вот однажды, накануне майских выходных, в квартире Антона раздался звонок.

— Приветствую вас, мистер Ушаков!— в трубке звучал бодрый голос Ральфа.— Как Россия поживает? Как здоровье мистера Путина?

— Слава Богу, все хорошо, все здоровы. По улицам, как прежде, бродят белые медведи, холодно круглый год, мужики в меховых шапках и все пьяные, женщины некрасивые, в шерстяных платках. Свобода слова отсутствует. Как ты?

— У нас тоже все нормально. Слушаем марши, запиваем пивом братвюрсты. Моя старшая двоюродная сестра Ангела собирается принимать участие в выборах канцлера.

— Вот это да! Здорово! Ты мне про нее ничего не рассказывал.

— А что я буду про нее рассказывать? Она в Берлине всю жизнь живет. Мы и не виделись почти.

— А серьезно если? Как отец?

— Здоров, спасибо. Кстати, именно по поводу отца и звоню тебе. Очень ему хочется побывать в тех местах, где служил дядя, другими словами, у тебя в деревне. Это можно устроить?

— Какие проблемы? Конечно, можно. Визу надо ему…

— Да есть уже, туристическая. Мы купили путевки и вылетаем в Москву послезавтра.

— Сюрприз.

— Приятный?

— Не знаю еще… Ты много пьешь, а я в последнее время вернулся в спорт.

— Антон, как тебе не стыдно? Из-за приобретенных в России привычек меня старые друзья перестали понимать. И виноват в этом именно ты.

— И этим горжусь! Приезжай скорей, жду тебя.

…Когда друзья вновь подъезжали к деревне, Ганс Мюллер, отец Ральфа, был поражен не меньше сына, когда тот впервые ощутил всю степень запустения дорожной системы русской провинции. На повороте с большака в сторону Хизны он крепко схватился за ручку над дверью джипа и поминутно спрашивал, не ошиблись ли они дорогой.

Ральф попросил Антон остановиться на минуточку возле пилорамы, где сохранились окопы, вырытые советскими солдатами.

— Вот отец, здесь, скорее всего, дядя Ральф принял свой первый бой,— сказал Ральф-младший, подводя Ганса Мюллера к ракитной рощице.

Подъехали к дому. Антон знал, что дядя Коля ждет. Также, наверняка, об их приезде была предупреждена вся хизненская общественность.

Тепло поздоровавшись с дядей, Антон представил ему своих гостей. Накануне, созваниваясь с ним, Антон предупредил:

— Я приеду со своим другом и его папой. Они немцы. Это тебя не смущает, дядь Коль?

— Конечно, нет. Немцы разные бывают. Про молодого, вроде, мужики говорили, что нормальный. А с отцом его ты знаком давно?

— Нет, вообще не знаю.

— Он воевал?

— Нет, не успел.

— Ну, тем лучше. Жду вас. Не забудь мужикам водочки привезти. И еще Никитич опять сигару просил. Мое дело — передать, но ты не траться на эти сигары. Обойдется как-нибудь и махоркой. А то, глядишь, привыкнет дед к хорошему-то.

— Да мне не жалко, привезу я ему сигар.

Когда, согласно традиции, вся компания, включая гостей из Германии, Ивана Никитича со всей семьей, тракториста Вали и его супруги, сидела за столом, дядя Коля произнес первый тост за встречу. Разговор как-то сам собой потек ручьем. Дядя Коля все больше общался с Гансом Мюллером. Ральф переводил с немецкого на английский, Антон резюмировал сказанное на русском. Остальная кампания принимала в беседе пассивное участие, периодически прикладываясь к привезенной Антоном водке и нахваливая шнапс от семьи Мюллеров, имевший ходовую в здешних местах крепость и вкусный ореховый аромат.

Периодически дядя Ваня «встревал» в разговор с рассказами, комментариями и вопросами.

— Антошка, погляди, друг-то твой какой спортивный, а?— говорил дядя Ваня, развалившись на стуле, отставив в сторону кубинскую сигару, казавшуюся коктейльной трубочкой в пропитанных мазутом крепких мастеровых пальцах.— А ты что ж пузо наел? Скоро как беременный будешь ходить!

—Дядя Ваня, он там в спортзал ходит каждый день, качается. У них так принято. Тренажеры, штанги, гири.

— Гири, говоришь,— дядя Ваня сощурился и улыбнулся.— Гири, оно, вроде как, хорошо. Но в поле, конечно, с косой походить — эффективней будет, верно, мать?

— Ой, вот брешет-то,— отозвалась низенькая крепко сбитая супруга дяди Вани.— Когда ты в последний раз с косой-то бегал?