Нас, конечно, не обвинили, но после этого отношения между нами изменились. Мы не попали в тюрьму, но вся жизнь безнадежно рухнула.

По ночам я не мог уснуть, неустанно разглядывая свои руки, словно на них могли остаться следы крови. Я мылся пять раз на дню: мне хотелось быть безупречно чистым, чтобы чувствовать себя нормально. Я знал, что по-прежнему остаюсь грязным, запятнанным, но опрятность помогала с этим бороться.

Однако я стал все чаще оставаться в одиночестве. Я пытался искать общества братьев, потому что действительно нуждался в них, но никак не мог до них достучаться.

Адрик и Мелани еще больше времени проводили вместе и наедине. Весь его мир теперь заключался в ней, он думал только о ее благе, потому что «случившееся слишком травмировало ее». Оуэн уехал путешествовать, никого не предупредив; я пытался ему звонить, но он не отвечал. Эган заперся в скорлупе своих правил и безупречности и всегда пребывал в дурном настроении. Когда он был дома, то без устали ругался с Адриком, требуя, чтобы тот отцепился от Мелани, которую необходимо держать взаперти, но Адрик отказывался и под конец исчезал вместе с ней из дома на несколько дней.

Мы перестали думать друг о друге и стали вести себя как эгоисты.

Меня мучили кошмары, но никто из нас не мог обратиться к психологу. Мы не могли говорить на эту тему. У меня были друзья, но их интересовали лишь вечеринки и как бы занять у меня денег. Я держался изо всех сил, но по вечерам неизменно запирался в ванной, оттирая руки от крови, пока кожа не начинала гореть.

Мне хотелось поговорить с Оуэном, но он надолго уехал, не сказав куда, и, поскольку мне был нужен кто-то, чтобы не сойти с ума, я стал оказывать всевозможные услуги Эгану. Только так я смог добиться хоть какой-то близости с братом, но очень скоро разочаровался, обнаружив, что это уже не прежний Эган. Чем больше я узнавал нового Эгана, тем меньше мне хотелось быть на него похожим. Старший брат начал делать татуировки, возвел вокруг себя непреодолимую стену, и в нем больше не было ни прежней изобретательности, ни игривости, ни дружелюбия. Он стал упрямым, нарочито суровым и злобным. Не доверял никому и не допускал, чтобы кто-то о нем что-то узнал. Его переполняла ярость к Ригану и злоба на себя самого за то, что он сделал с Хенриком. Это его разрушало.

Однажды вечером я обнаружил Эгана лежащим у двери квартиры, где нас поселили. От него пахло спиртным, лицо было мокрым от слез и красным от ударов, одежда порвана: наверняка он с кем-то подрался. При виде его мое сердце наполнилось болью. Я попытался ему помочь, но он не позволил.

– Это случилось по моей вине, – только и сказал он.

И тут же горько и безутешно заплакал.

Я оставался с ним, пока он не уснул, после чего, как сумел, дотащил до кровати. На следующий день он был со мной так же холоден, как всегда. Через пару месяцев мы вернулись домой. Жизнь вошла в обычную колею. Опасность нам больше не грозила. Никто больше не говорил о Хенрике, словно его никогда не существовало, но я по-прежнему ощущал его присутствие.

Мы встретились с отцом, который почти не разговаривал с Эганом. Мы думали, что все пойдет как раньше, но в тот вечер за ужином отец объявил, что Эган отправится за границу, в закрытую школу. По какой причине? А причина ясна: Риган. Несомненно, это устроил Риган.

Эган ничего не сказал и молча принял свою судьбу.

Я был потрясен. Я не хотел, чтобы Эган уезжал. Собрался умолять отца, чтобы меня отослали вместе с ним.

Но тут Адрику удалось все уладить. Ты спросишь, каким образом? Честно говоря, не знаю. Он лишь сказал, что отец передумал, и больше ничего. Теперь, зная, что отец всегда ненавидел Эгана, я догадываюсь, что Адрик сделал кое-что серьезное.

С этой минуты отношения между нами стали понемногу меняться к лучшему. По крайней мере, мы уже не были столь отстраненными, но все уже было не так, как раньше, и Адрик, несомненно, привязался к Мелани сильнее, чем когда-либо прежде. Теперь они даже спали в одной комнате, что до крайности бесило Эгана, и он требовал это прекратить.

А мне в поисках душевного равновесия вдруг пришла в голову одна идея. Однажды я пробрался в кабинет отца и разыскал среди его бумаг адрес дома, где жила семья Хенрика, чтобы отослать его вещи, оставшиеся в домике. Я нашел флешку с информацией, но она была неполной, а потому я попросил помощи у Ларго, но тот сказал, что помочь ничем не может.

– Хенрик однажды сказал, что не хочет, чтобы кто-нибудь из этого дома знал что-то о его семье, – объяснил Ларго. – Никто не знает их точного адреса.

– Но как им передают чеки? – спросил я.

– Я их пересылаю, – сказал он. – И лучше бы тебе держаться подальше от этого, парень, иначе мне придется поговорить с твоим отцом.

Итак, я решил сжечь все вещи, оставшиеся от Хенрика, потому что они все равно были бесполезны. Но, увидев среди них фотографии его сестры Айви, я не смог их уничтожить и просто спрятал на чердаке.

Я забыл это лицо – забыл до тех пор, пока Джуд Дерри не приехала в Тагус.

ДЖУД

У Александра были мокрые покрасневшие глаза. Он посмотрел на меня и утер их коротким рукавом рубашки. Показал мне что-то на правой руке, на уровне бицепса. Это был длинный шрам, очень старый и едва заметный.

– Вот здесь меня порезало стекло от лампы, – пояснил он.

Я была ошарашена, потрясена и дрожала, не в силах поверить в услышанное. Слезы катились градом. В конце концов я не ошиблась в Кэшах: они и впрямь оказались Идеальными лжецами. Я ошиблась в Хенрике, в своем брате, мстить за которого приехала в Тагус…

Целый шквал противоречивых эмоций охватил мою душу. Я не знала, что и думать, чему верить и что сказать.

Александр посмотрел мне прямо в глаза. Того веселого, опрятного, счастливого и беззаботного парня, которого я знала, больше не существовало. Передо мной находился совершенно другой человек, полный боли, тоски и страха. Он заморгал, и слезы покатились у него по щекам.

– Надеюсь, это не я его убил, – еле выговорил он дрожащим голосом. – Нет, лучше пусть это буду я! Вот только я знаю, что все мы одинаково виновны. Да, он