Мы с Себом и Джорджией выбираемся из пикапа, чтобы прочесть табличку на стене. Табличка перекошена, и разобрать, что на ней, не получается. Сейчас это просто почерневший кусок металла.

Здесь так зловеще. И пусто.

– Ух, как тут жутко! – восклицает Джорджия.

Она права. Как с безобидного офиса могло начаться настолько бесчеловечное движение, принесшее столько ненависти? Выехав со стоянки, мы оказываемся нос к носу с лошадью, которая тащит телегу. На козлах сидит настоящий «Авраам Линкольн».

– Ого, амиш! – говорит Джорджия. – Ну точно как на съемках…

– Это забавно, – откликаюсь я.

Амишей легко заметить – с их темными рубашками, подтяжками, шляпами, скромной одеждой и экипажами, запряженными лошадьми. Сам по себе город выглядит обычно – я все еще ожидаю большего от места, сделавшегося центром огромного количества событий, рождения разнообразных сообществ и преступлений против человечности.

Но пешеходный и безыскусный городок прост и скучен. В нем преобладают оттенки бежевого. Здания на главной площади все до одного кажутся плоскими, как будто вырезанными из бумаги. Абсолютно все, что предстает нашему взору, свидетельствует только о том, что ничего из того ужаса просто не могло произойти в таком непритязательном местечке.

Как в столь невзрачном городе может быть два маршрута от Дороги слез? Всего сто лет назад по этим улицам тянулась колонна коренных американцев в кандалах. Их прогнали через девять штатов, заставив пройти больше пяти тысяч миль пешком.

Пешком. Твою мать.

Я слышала о Дороге слез, но увидеть ее на самом деле – совсем не то же самое, что слышать. На этом пути полегло четыре тысячи людей. Должно быть, их безымянные могилы повсюду вокруг нас. Мне бы хотелось увидеть следы того ущерба, оттиски на земле, и под землей, и на деревьях. Хочу увидеть выжженный дерн, траншеи, боль, раскинувшуюся на ветвях. Но город хорошо знает свою работу – замалчивать и укрывать.

Мы останавливаемся у «Желтого гастронома». Это кафе «Двенадцати колен». Я поворачиваюсь к своим друзьям, оглядываю их.

– Готовы?

Это должно быть легко, они нас ждут.

– Нам предложат ланч. Просто ведите себя вежливо и ешьте. У них реально хорошая еда, так что никто вас не отравит. – Я пытаюсь неуклюже пошутить.

* * *

У входа в кафе сидит женщина в длинном платье и накидке. На лице ее выражение довольства. Я улыбаюсь ей.

– Привет, нам нужен Малики, – говорю я.

Прежде чем женщина успевает ответить, позади нее раздается голос:

– Привет!

Из-за угла выходит мужчина с белыми волосами, собранными в конский хвост. У него белая борода и очки в золотой оправе.

– Вы, наверное, съемочная группа. Входите. – Мужчина, улыбаясь, ведет нас в направлении стола. – Надеюсь, вы, ребята, голодны. – Наполовину дружеским, наполовину профессиональным жестом он подает нам несколько меню и, взглянув Себу прямо в глаза, говорит:

– Я вернусь через минуту.

Я ощущаю легкий нервный тик от напоминания о том, что в иерархии общины женщины находятся где-то внизу. Переключившись на меню, я принимаюсь читать его с фальшивым энтузиазмом:

– О-о-о, гороховый бургер… матча латте… веганский чили. – Я рассчитываю перекричать свой внутренний голос, который предостерегает: «все слишком просто», «что-то тут не так».

Надень подходящее выражение лица, дыши спокойней.

Малики играет роль хозяина и официанта попеременно. Он принимает у нас заказ, затем усаживается с нами. Перед ним стоит большой стакан обжигающе горячего травяного чая. Над стаканом поднимается пар. Прием, который нам оказывает Малики, спокоен и пугающ. Он вовсе не торопится. Он улыбается. Снова обращается к Себу:

– Вы приехали издалека?

Теперь я чувствую себя сбитой с толку. Разумеется, мы приехали издалека, Малики знает об этом – мы с ним общались регулярно последние две недели.

– Да, мы три дня были в пути. – Я отвечаю ему вместо Себа, вынужденная обратить на себя внимание. – Но мы были так рады услышать, что можем приехать к вам, поснимать на ранчо… и… ну… мы думали, подобное вполне стоит того, чтобы так долго ехать.

Малики снова улыбается, почти безмятежной улыбкой. У меня ощущение, что он задумал розыгрыш, в который я не посвящена. Подают ланч, и, поглощая его, мы погружаемся в пустую, однако напряженную беседу. Бессмысленная болтовня о том о сем, в то время как тема, которую нам на самом деле следует затронуть, зреет рядом и набухает, как грозовая туча.

Но говорить о погоде никому не хочется. Еще нет.

Нам приносят матча латте. И обрушивается дождь.

Малики смотрит на Джорджию впервые с момента, как мы сели за ланч.

– Итак, Джорджия, вы из Суинтона, не правда ли?

Я тут же прокручиваю в голове наши с ним разговоры – мы не рассказывали ему этого.

– Да, – сделав глоток своего напитка, отвечает Джорджия. В ее голосе звучит удивление.

– А вы, Себ, родились во Франции?

Себ кивает. И тогда Малики добавляет:

– И как долго вы сотрудничаете с «Гардиан»?

Теперь мы все уставились на него. Он совершенно точно не должен ничего знать о Себе. Я бросаю взгляд на Джорджию: это ненормально, нам следует вернуть разговор в нужное русло.

Я решаю перейти к делу:

– Что ж, Малики, когда мы сможем отправиться на ранчо и начать? У нас с собой вся необходимая аппаратура, так что, если вы не против, мы могли бы поехать прямо после ланча.

Малики странно смотрит на меня.

– Какое ранчо? – спрашивает он.

У него что, подергиваются уголки рта?

– То самое ранчо, – твердо отвечаю я.

Улыбаясь, Малики качает головой.

Чувствуя весь идиотизм этой фразы, я все же произношу:

– То ранчо, коммуна «Двенадцати колен» на окраине Пуласки, которое мы с Себом и Джорджией приехали снимать.

– Здесь нет никакого ранчо, – говорит Малики с таким видом, словно демонстрирует психологический джедайский трюк.

Это могло быть смешно, если бы не вызвало у меня легкий приступ тошноты.

– Простите, но мы уже давно вели переговоры о съемках на ранчо. Вы сказали, что мы можем приехать.

Требовать и скандалить бесполезно, так что я смягчаю тон:

– Поэтому мы здесь. Для того чтобы встретиться с детьми в коммуне и снять то, как вы живете.

– О, пожалуйста. Вы можете снять вот этот гастроном. У нас тут нет никаких детей и никакого ранчо. – Малики снова улыбается. – Это все, что есть, – повторяет он, указывая на кафе, будто само его наличие подтверждает его слова.