Но вера, в отличие от надежды, может умереть. И когда вера умирает, обычно с ней вместе умирают и неразлучные спутники: постоянство и преданность.

Я был сыт по горло. Я утратил последние остатки веры в Санджая как своего лидера, и я больше не мог уважать себя, оставаясь у него в подчинении.

В том, что уход окажется делом непростым, сомневаться не приходилось. Санджай не любил недосказанности и незавершенности, и лучше было выложить все начистоту. Так или иначе, я свой выбор сделал. Я знал, что Санджай вернется к себе домой лишь далеко за полночь, и решил заехать к нему еще до наступления утра, чтобы сообщить о своем уходе.

Глядя на вывеску «Леопольда», я вспомнил слова Карлы, сказанные однажды в этом заведении, когда мы остались там уже после закрытия, слишком много пили и слишком много говорили. «Жизнь предприимчивого одиночки в Бомбее, как у Дидье, – сказала она со смехом, – подобна бесконечно затянувшейся попытке переплыть ледяную реку истины».

Глядя в треснувшее зеркало прошлого, я осознал, как много всего минуло с той поры, когда я был сам по себе. И вот сейчас я готовился покинуть ряды небольшой, но сплоченной армии, прикрывавшей меня как своего брата по оружию. Я терял квазииммунитет, который защищал меня от закона с помощью квазинравственных адвокатов Компании при попустительстве квазинезависимых судей.

Но вместе с тем я покидал и близких друзей, плечом к плечу с которыми не раз встречал опасность, – людей, знавших и любивших Кадербхая со всеми его недостатками, как это делал я.

Это был очень трудный выбор. Я хотел ускользнуть от вины и стыда, однако вина и стыд – цепкие преследователи, и стволов у них куда как поболее, чем у меня.

Страх обманывает тебя, скрывая самопрезрение за самооправданием, и порой ты начинаешь осознавать силу этого страха только после того, как избавишься от своих пугающих привязанностей.

Я чувствовал, как многие вещи, которые я слишком долго пытался оправдывать и логически обосновывать, теперь опадают, как листья, и смываются очистительным ливнем. Мое одиночество погружалось в ледяную реку истины. Одиночество также предполагает верность – хотя бы своим принципам. Но при взгляде издали на берег, к которому стремишься, часто кажется, что твоя вера в самого себя есть вообще единственная вера на свете.

Я сделал глубокий вдох, собрался с решимостью и мысленно сделал зарубку: «Не забудь почистить и зарядить пистолет».

Кавита Сингх – журналистка, известная своим умением «гладко писать на шероховатые темы», – сидела, откинувшись назад вместе со стулом, который упирался в стену позади нее. Молодая женщина рядом с ней была мне незнакома. Навин и Дива расположились по левую руку от Дидье. Здесь же присутствовал Викрам, а с ним Джамал Все-в-одном и Билли Бхасу – парочка из «усыпальницы» Денниса.

Тот факт, что Викрам снова был на ногах после каких-то двух часов забытья, показывал, насколько далеко все зашло. Когда ты только начинаешь принимать героин, кайф после дозы может длиться до полусуток. Когда же привычка переходит в зависимость, тебе требуется новая доза уже через три-четыре часа.

В тот момент, когда я приблизился к их столу, вся компания заливалась смехом.

– А вот и Лин! – воскликнул частный детектив. – Мы тут говорим о наших любимых видах преступлений. Потом выберем победителя конкурса. А какой вид преступлений предпочитаешь ты?

– Мятеж, – сказал я.

– А, анархист! – рассмеялся Навин. – Довод в поисках обоснования!

– Скорее, обоснованный довод в поисках воплощения, – парировал я.

– Браво! – вскричал Дидье и махнул официанту, заказывая выпивку на всех.

Он сдвинулся, приглашая меня сесть рядом. Я воспользовался случаем и передал ему норвежский паспорт Ранвей.

– Винсон заберет его у тебя завтра или послезавтра, – сказал я тихо.

Покончив с этим вопросом, я переключил внимание на Викрама. Он избегал моего взгляда, вертя между ладонями стоявшую перед ним пивную кружку. Я жестом предложил ему наклониться поближе.

– Что ты вытворяешь, Викрам? – спросил я шепотом.

– А в чем дело?

– Ты был в отключке всего пару часов назад, Вик.

– А теперь проснулся, – сказал он. – Всякое случается.

– И этих приятелей, спецов по дури, ты тоже случайно встретил?

Он отстранился и произнес, глядя в стол перед собой:

– Ты обращаешься не к тому человеку, Лин, если думаешь, будто мне есть дело до себя и других. Да в гробу я видал весь этот мир! И я такой не один. Скажи, Дидье, тебя хоть что-нибудь реально заботит в этом мире?

– Меня нелегко озаботить, – сказал Дидье. – Но изредка такое случается.

– А как насчет тебя, Кавита? – спросил Викрам.

– Ну, меня как раз очень многое заботит. Взять, к примеру…

– Знаешь, Лин, – прервал ее Викрам, поворачиваясь ко мне, – когда-то ты был своим парнем, и чертовски классным, йаар. Не становись просто еще одним чужеземцем в Индии.

– Мы все чужеземцы в Бомбее, – сказала Кавита. – Я, например…

Викрам прервал ее снова.

– Может, покончим с этим прямо сейчас? – сказал он, через стол дотрагиваясь до руки Дидье.

Дидье это покоробило. Он принципиально никогда не занимался делами во время дружеских посиделок в «Леопольде». Однако он достал из кармана заранее приготовленный рулон купюр и передал его Викраму. Мой некогда гордый и щепетильный друг жадно схватил деньги и сразу поднялся, едва не опрокинув свой стул, который был вовремя подхвачен Джамалом. Затем он также встал из-за стола. Билли Бхасу последовал их примеру.

– Что ж… я… пожалуй… пойду, – промямлил Викрам, пятясь и не глядя в мою сторону.

Билли попрощался с компанией взмахом руки и двинулся следом. Джамал кивнул нам, побрякивая амулетами, которые свисали с его тощей шеи.

– Все-в-одном, – сказал я.

– Все-в-одном, – откликнулся он, и троица направилась к выходу из ресторана.

– Что творится, друг мой? – тихо обратился ко мне Дидье.

– Я тоже временами подкидываю Викраму деньги, – сказал я, – но всякий раз думаю: а вдруг я сейчас оплатил его смертельную дозу?

– Или его спасение, – так же негромко ответил Дидье. – Викрам болен, Лин. Но слово «болен» также подразумевает «еще жив». А значит, еще есть надежда на спасение. Без чьей-нибудь помощи он может не дотянуть до следующего утра. Но пока он жив, шанс остается. Пусть все идет своим чередом. А ты расслабься хоть ненадолго, посиди с нами.

Я оглядел компанию, пожал плечами и присоединился к их игре.

– А какие преступления предпочитаешь ты, Кавита? – спросил я.

– Похоть.

– Похоть – это грех, а не преступление, – возразил я.