— Не будем углубляться в эту тему, Геннадий Владимирович, — ответил я, — вы не были в Испании, а я на Кубе. Лучше я вам расскажу о двух отличных памятниках Колумбу. Один я видел в Барселоне. Это гранитная колонна, очень высокая, увенчанная наверху фигурой великого мореплавателя.

Я сказал затем, что колонна высится на набережной Барселоны, рядом с большим торговым портом, всегда заселенным множеством кораблей. Один из них — на вечной стоянке, метрах в пятидесяти от памятника покачивается на мелкой волне бухты. Это каравелла «Санта-Мария», а точнее — ее музейная копия, копия той самой исторической «Санта-Марии», которая затонула около острова Гаити во время первого путешествия Колумба.

Эта каравелла заинтересовала меня, я спустился к ней по причалу, к самой воде. По каравелле расхаживали туристы, бегало много детей, наверно «игравших в Колумба». С волнением я потрогал ладонью деревянные, крепко просмоленные, пахнущие морем и водорослями доски крутого борта «Санта-Марии», прикоснувшись к корабельной плоти судна, этому и поныне трогающему сердца прообразу великого первооткрытия.

— Завидую вам, — сказал Масленников, выслушав меня.

Я рассказал ему затем и о втором впечатлившем меня памятнике в Гренаде, воспетой нашим замечательным поэтом Михаилом Светловым:

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать!

Поэты, московские и ленинградские, ездившие с нами по Испании, собрали в мешочки немного гренадской земли, ветки вечнозеленых олив, чтобы возложить все это на могилу Светлова у нас в Москве, на Новодевичьем кладбище.

Испанцы называют свой удивительно красивый, залитый ярким, уже почти африканским солнцем город, — ведь рядом Гибралтарский пролив и Марокко, — не Гренада, а Гранада. Здесь тепло и в ноябре, хотя с главной улицы Гранады видны снежные вершины горного хребта Сьерра-Невада, но также близко и теплое побережье Атлантического океана.

«Гренадская волость в Испании есть», — писал поэт, и жители этой «волости» за час езды на машине могут забраться на снежные отроги Сьерры-Невады, кататься там на лыжах, а за сорок минут приехать на пляж Атлантического океана, с тем чтобы искупаться в его волнах. Где еще можно сыскать такой удивительный город — Гранада!

В XV веке, когда в Гранадской Альгамбре — городе-крепости — еще находились завоевавшие юг Испании арабы, лагерь кастильских войск, ведущих с ними борьбу, располагался неподалеку от Гранады. Здесь королева Изабелла принимала Христофора Колумба, здесь он получил разрешение на свое первое путешествие.

Об этом и напоминает бронзовый памятник Колумбу. Он высится на одной из центральных площадей города. На высоком постаменте изображены двое — королева Изабелла и коленопреклоненный перед нею Колумб с развернутой картой в руках.

Я рассказывал Масленникову, конечно, не только о памятниках, дворцах и костелах. Меня переполняли и другие испанские впечатления.

Я еще не повесил трубку, беседуя с Геннадием Владимировичем по телефону, как подумал о том, что это очень хорошо, когда писатель вот так прочно и, можно сказать, ежедневно связан со своим героем. Когда можно с ним переговорить по телефону в любой момент, и не только о делах сугубо производственных, а обо всем, что интересно, что важно. Ну, скажем, о путешествии, об Испании. Или же о новом строительстве в Париже, откуда почти одновременно со мной вернулся в ноябре семьдесят четвертого года Владимир Ефимович Копелев.

Я тоже позвонил ему, ибо предполагал, что ездивший во Францию в составе небольшой профсоюзной группы Копелев не мог обойти своим вниманием крупнопанельные стройки Парижа и других городов. И я не ошибся.

— Смотрел, смотрел, Анатолий Михайлович, а как же иначе, — ответил Копелев на мой вопрос. — Заходил и в квартиры с разрешения хозяев, мне это интересно профессионально!

— Какие же впечатления?

— Хорошие. Строят качественно и, прямо скажу, красиво, разнообразно. Разноцветные панели используют хорошо, со вкусом. И мы ведь могли бы так-то. Честное слово! Все есть возможности к этому.

Копелев шумно вздохнул.

— Обидно иногда бывает за нас! Обидно потому, что можем работать куда лучше!

Я узнал это хорошо мне знакомое копелевское сердитое недовольство, эту его всегдашнюю требовательность к себе, к другим, его искренность и прямоту. Таков уж был Копелев — всегда, везде. И в Москве, и в Париже.

— Что ж, я чувствую, испытали добрую зависть? — спросил я. — Она бывает и деятельная, «рабочая», что ли.

— Да, испытал, не скрываю. Но такая зависть, как вы говорите, «рабочая», она ведь кровь полирует.

Копелев сказал мне затем, что на этот раз много выступал в Париже в рабочих, профсоюзных аудиториях, говорил о своей жизни, работе, о комбинате, о рабочем классе Москвы.

Слушали его хорошо, охотно, долго не хотели отпускать.

— У них сейчас времени много для таких бесед, они ведь бастуют, — сказал Копелев, — и почтовики продолжают, и транспортники начали.

Я спросил, не убавилось ли мусора на улицах Парижа.

Владимир Ефимович усмехнулся.

— Жуткое дело! Но вроде немного убавилось. Начали убирать. Конечно, борьба мусорщиков справедливая, но ведь и Париж жалко. Какой город!

Я сказал тогда Копелеву, что на меня произвел большое впечатление новейший аэропорт Шарль де Голль. Наша группа провела здесь полчаса перед полетом в Барселону.

Я не берусь подробно описывать это прекрасное, на мой взгляд, здание из стали, бетона и стекла, напоминающее некое космическое сооружение множеством изогнутых стеклянных галерей и переходов, движущихся лестниц, составленных из ребристых металлических ступенек. Эти движущиеся рольганги в стеклянных трубах выносят пассажиров едва ли не к самому трапу самолетов.

Копелев в аэропорту Шарль де Голль не бывал, но новостройки в пригородах, которые примыкают к аэропорту, видел, и они запомнились ему так же, как и мне.

— Хорошо строят! — еще раз повторил он.

Мы оба с ним, уже дважды побывав в Париже, сошлись на том мнении, что своей эстетической выразительностью, богатством архитектурных форм Париж обязан не только, конечно, тому, что появилось в последние десятилетия и даже в XX веке. А также слиянию различных эпох в архитектуре, соединению различных стилей, памятников, сооружений уже ушедших столетий, любовно сохраняемых здесь за все два тысячелетия существования города.

Будь Копелев или Масленников в Испании, они бы наверняка обратили внимание на то же самое. В Испании это выглядит