— Добрый вечер, — неуверенно вымолвил Гедер.

— Я тебя знаю, — заявила старуха и сплюнула на землю. — В детстве видела во сне.

— Кхм. Вот как?

— Дело говорит, как всегда, — кивнул князь. — Мудрости ей не занимать.

— Моего дядю снедал недуг, — продолжала старуха. — Скрытый от очей. Ни горячки, ни немощи — ничего того, что лечат снадобья.

— Тогда откуда ты знала, что он болен?

— То был сон, — терпеливо повторила старуха. — Чтобы вылечиться, он глотал горькие травы, после них вода казалась сладкой. Обыкновенная вода. А кажущаяся сладость была в нем самом — и была не сладостью, лишь отсутствием горечи. Этим не излечишься.

Пророчица, взяв Гедера за руку, ощупала суставы пальцев, словно что-то искала, потом понюхала его ладонь. У Гедера пошли мурашки по коже, он попытался отнять руку.

— Ты увидишь ее трижды, — продолжала хаавирка. — Каждый раз будешь другим. И каждый раз она исполнит твое желание. Один раз вы уже встретились.

Пророчица подняла брови, словно спрашивая, понял ли он.

«Неужели все это обо мне?» — ошеломленно подумал Гедер.

— Спасибо, — ответил он, и хаавирка кивнула — скорее себе, чем другим. В пляшущем свете факелов черные узоры на коже словно ожили.

— Все? — спросил князь-ясурут.

— Ему больше ничего не скажу, — мягко ответила князю старуха и встала, звякнув висящими на шее цепями. — А с тобой мы еще поговорим. Позже.

Поклонившись, она двинулась обратно, прочь от травы, и пыли, и деревянных столов, и воинов Кешета, и пляшущих теней. Стражники с цепями шли следом, будто свита. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь звоном цепей да треском пламени в факелах. На лицах воинов Гедер разглядел то ли изумление, то ли тревогу — и не понял причин. Произошло нечто важное, только он не знал что.

Князь поскреб чешуйки на подбородке, как первокровные почесывают бороду, и улыбнулся, показав плотный частокол черных зубов.

— Ешьте! Веселитесь! — крикнул он, и за столом вновь воцарился шум и гам. Гедер взял еще колбаску. Интересно, чего же он все-таки не понял?

Пир не давал Гедеру покоя, в горле стоял комок. Лежа в палатке и прислушиваясь к мягкому летнему ветру, кружащему над пустыней, он не мог заставить себя уснуть. Неподалеку посапывал оруженосец, пахло тончайшей, вездесущей кешетской пылью, на языке еще чувствовался вкус пряного мяса, хотя все удовольствие от колбасок успело улетучиться. Лунный свет сочился от кромок палатки, пронизывая тьму серебристым сиянием. Гедер лежал в оцепенении, странно смешанном с беспокойством.

«Сладость была в нем самом — и была не сладостью. Просто отсутствием горечи. Этим не излечишься».

Из всего путаного бормотания старухи Гедеру не давали покоя только эти слова, неотвязные, как пряности в мясе. Теперь ему казалось, что хаавирка говорила о Ванайях и Кемниполе. Стоило ему вспомнить о ванайской кампании, как тут же начинал ныть заживающий шрам в бедре — там, куда угодила стрела. И точно так же, лишь только задумаешься, оживала черная тяжесть в груди, пригибавшая его к земле на обратном пути из Ванайев. Гедер почти не помнил лицо умершей матери, зато женский силуэт на фоне огненных языков виделся ему так же ясно, как стены палатки. Даже яснее.

Чествования и празднества в Кемниполе были призваны уничтожить боль — и даже на время ее притупили. Они и в самом деле казались сладостью, хотя, видимо, только казались. Конечно, слава его радовала. И возвышение при дворе. И дальнейшее геройство, когда он спас город от мятежа наемников. А в результате — все равно изгнание, попытка сбежать от политических игр, которых он не понимал. Лучше уж ком в горле, чем языки пламени в неотступных ночных кошмарах…

В конце концов, происшедшее в Ванайях — не вина Гедера. Его просто использовали. И бессонница, и постоянный страх, и даже подозрение, что во время празднеств и славословий Алан Клинн с дружками хихикали за его спиной, — все это шрамы ванайской кампании.

Придворные игры, в которых погрязли Кингшпиль и Кемниполь, не его среда, он никогда не мечтал в них участвовать. Лесть и похвалы, щедро осыпавшие его по возвращении из Ванайев, теперь казались пустыми и вздорными, однако Гедеру странным образом их не хватало — они на время заглушали гул ванайского пожара, неотступно стоящий в ушах. Однако, в точности как вода во сне хаавирки, сладость не была сладка, в ней просто не было горечи. И она ничего не излечила.

Если бы понимать тогда происходящее, если бы видеть насквозь все интриги и игроков! Тогда бы он точно знал, кого винить, а кого числить в друзьях.

Он повернулся на бок, увлекая за собой одеяла, пропахшие пылью и потом. Излишние в теплую ночь, они странно успокаивали. Гедер вздохнул, в животе заурчало. Старуха хаавирка была по-своему права. Может, она и вправду мудра, как сказал князь. Надо будет найти ее утром, расспросить подробнее. Даже если ее слова суеверие и бессмыслица, все равно будет над чем подумать в долгие одинокие ночи.

Гедер не заметил, как уснул, и пробудился только после рассвета, когда солнце вовсю сияло яркой желтизной, напоминающей о полевых цветах, а земля казалась прохладнее от росы, тут же сохнущей под утренними лучами. Он натянул штаны и рубаху — более грубые, чем вчера вечером, но ведь он идет не на княжеский пир, да и обычаи в Кешете не те, что дома. Деревянные домики по-прежнему стояли на местах, и Гедер зашагал вперед, ища глазами часовых.

Никого.

Ни единой живой души.

Подойдя к широкой открытой площади, где его угощали считанные часы назад, он обнаружил, что все люди исчезли. Он покричал, никто не отозвался — как в детской песенке, где все пирующие оказались тенями и духами. Только здесь после них остались дома, и отпечатки следов на песке, и запах конского навоза, и теплящиеся угли в очаге. Ни коней, ни людей, лишь повозки. Тяжелые лебедки, с помощью которых княжеские слуги возводили свои неожиданные города, виднелись на прежних местах. Гедер даже нашел длинные цепи прорицательницы — их намотали на бронзовый стержень и бросили на землю.

Он вернулся к палатке, где оруженосец уже приготовил завтрак — овсянку в жестяной миске и разбавленный сидр. Гедер сел за походный столик и взглянул на брошенный лагерь.

— Снялись прямо ночью, — сказал он. — Взяли, что можно увезти без шума, и пропали.

— Может, князя убили и ограбили его же слуги? — предположил оруженосец. — В Кешете такое не диво.

— Хорошо, что мы в это не замешаны.

Овсянка отдавала медовой сладостью; сидр, несмотря на добавленную воду, оставался терпким. Пока Гедер завтракал, оруженосец ждал рядом, прочие слуги сворачивали палатки. Хотя солнце поднялось всего на две ладони над горизонтом, Гедер спешил: ему не терпелось уехать подальше от пугающей тишины лагеря.

Хаавирка не шла из головы. Интересно, что еще она увидела? И что сказала князю после того, как чужеземный гость ушел?