Если… то есть «когда» – приплывут саксы, нам понадобится много, очень много стрел.

Сотни наконечников. На это моего кузнечного умения как раз хватит.

Друст устроил свою кузню прямо в дружинном доме. Так удобнее – всегда найдется кому раскачать ему мехи. Но это хорошо и другим: его воины, прежде никогда не державшие в руках молота, займутся ковкой… а даже если и не ковкой – так древками, оперением.

Ведь если саксов всё-таки угораздит приплыть сюда – защитникам понадобится не сотня и не две стрел.

И эти стрелы не появятся сами собой.

В общем, все вполне добровольно занялись стрелами.

А устав бить молотом, Друст принимался рассказывать.

Я бы и спел – но без арфы-то как?!

Когда-то я пел для Хен Вен – и она похрюкивала в ритм, если мне удавалось поймать верную мелодию и слова.

Я пел для Марха. Пел для властителей Каэр Лундейна. Пел для Гвидиона… до сих пор мороз по коже, как вспомню.

Под моими пальцами арфа была живой – нет, больше: она откликалась моим мыслям и чувствам, она была податливее, чем Эссилт даже в лучшие наши ночи.

И – петь без арфы?!

Это противоестественно.

Это всё равно что утолять свою страсть с мужчиной, раз нет рядом женщин. Гадость и мерзость.

Ночью, когда большинство дружинников уже засыпало, Друст вышел из дома.

Можно было спокойно лечь спать, завернувшись в теплый плащ, привезенный еще из Тинтагела, но… что-то погнало сына Ирба в холод и тьму. Что – он и сам не понимал.

Было тихо, что удивительно. Даже какие-то звездочки проглядывали.

Друст постоял, прислушиваясь: где тот-та-то, что заставило его выйти в ночь. Похоже, оно было на левой «дозорной башне». Он пошел туда.

Сын Ирба еще не дошел до утеса – а из темноты навстречу ему выступил светлый силуэт. На глазах призрак обретал плоть… это женщина… немолодая, полная, но сохранившая красоту фигуры. Уже не призрак. Уже реальная. Он ее никогда не видел, но…

– Здравствуй, Друст, – сказала она.

– Т-ты меня знаешь? – удивился тот.

– Да и ты – меня, – улыбнулась толстуха. – Столько лет мы прожили в одном доме.

– Хен Вен?! Ты? Но вы же с Коллом ушли…

– Да, мы ушли, – кивает Священная Свинья. – Но ты так страдаешь, что у тебя нет арфы. Это слышно на все миры. И – вот.

Только что в руках у этой полнотелой красавицы не было ничего. Но сейчас она держит арфу. Арфу, которую Друст узнает из тысячи.

– Спасибо, Хен! Я твой должник.

– Просто пой, маленький свинопас. Просто пой.

За стенами дружинного дома ревела зимняя непогодь, но торфа хватало на несколько больших очагов.

Друст, счастливый, как новобрачный на свадьбе, был готов играть на своей арфе дни и ночи напролет. Да и не слишком отличались друг от друга дни и ночи в этой серой мути.

Сейчас он снова был и в маленькой хижине Колла, и впервые видел Тинтагел, и брел к Каэр Лундейну, платя песнями за кров и хлеб, он сейчас пел так, как не старался и перед Гвидионом…

А они слушали. Слушали с той жадностью, с какой растрескавшаяся от жары земля впитывает капли дождя.

Не каждый день сын короля поет для простых воинов. И от того, что сейчас это происходило именно каждый день, оно не переставало быть подарком судьбы.

А Друст, казалось, забыл про «саксонскую бухту», про подготовку к лету… он сейчас странствовал по собственной юности, возвращаясь в нее по извилистым тропинкам песен.

Слезы на глазах. Смешно: мне не пристало плакать. Я не плакал ребенком.

Но сейчас… Это прошлое, забытое и вдруг вернувшееся… у меня тогда был целый мир. Было будущее, было настоящее – оно потом станет славой, а тогда просто было сегодняшним днем.

Были подвиги… потом мне объяснят, что это великие деяния, а тогда это были будни.

Было. Было и больше нет.

Сосланный в глушь – вот что у меня осталось. Дядя отвернулся от меня… и это он еще милостив. Любой другой казнил бы… он же всё знает, иначе не отправил бы меня сюда.

На что я променял свою судьбу? На объятья Эссилт?!

* * *

За зиму у Друста возникло много идей. Он приказал воинам строить плоты, на которые торжественно усадили «саксов» – соломенные чучела. По ним били стрелами без наконечников, у всех стрелы теперь хорошо различались – и совсем нетрудно было выяснить, кто стрелял метко, а кто плохо. Для таких Друст придумал особое наказание: заставил их выводить плоты с «саксами» из-за мыса, а потом собирать по воде стрелы промазавших.

На следующий день купаться отправлялись новые неудачники. Очень скоро плохих стрелков стали дразнить «саксами».

Дружина, озверев от зимнего безделья, тренировалась радостно и весело. Даже самые суровые требования командира – это лучше, чем сидение в четырех стенах. Они боролись, фехтовали, метали камни – кто дальше; но главным занятием их оставалась стрельба. Друст не уставал повторять:

– Если саксы приплывут, – и при этом «если» его лицо становилось суровым, – то мы сможем справиться с ними, только пока они в море.

Динас появился ниоткуда.

Просто солнечным весенним днем оказалось, что сенешаль Марха стоит на берегу.

Друст помчался к нему – обрадованный и изумленный одновременно.

– Что делает сенешаль Корнуолла в нашей глуши?

Динас улыбнулся:

– А пришел узнать, как вы тут. Не заскучали ли? Насколько пропахли рыбой?

Он сразу же заметил два новых утеса над бухтой.

– Ну, насчет рыбы – это нюхай, – усмехнулся Друст. – А скучать нам некогда, у нас каждый день веселье.

Командир обернулся к воинам:

– «Саксы», марш в воду! Плывете от самого мыса!

Потом Друст жестом любезного хозяина указал сенешалю на правый утес:

– Прошу. Оттуда прекрасный вид на нашу бухту.

Они выпустили по сильно обтрепанным соломенным саксам положенное число стрел – на этот раз метко как никогда. Похоже, присутствие королевского посланца действовало благотворно.

Отпустив воинов упражняться кто как хочет, Друст показал Динасу запасы боевых стрел, сводил на второй утес и там завел разговор – донельзя непривычный и столь же необходимый.

– Тебя послал король, так?

– Что из того?

– Мне… мне нужна его помощь, Динас.

– Какая? В чем?