– Если бы я не знала, что передо мной – легендарный командир легендарной батареи, да к тому же командир десантников на румынском берегу Дуная, вы, наверное, очень разочаровали, и даже огорчили бы меня, «ненастоящий морской капитан», – притворно покачала головой Римма, даже не пытаясь объяснить, куда увлекает его.

– Ну хорошо, с батареей все понятно, – сухо молвил Гродов. – О «румынском десанте» вам от кого стало известно? По-моему, я вообще стараюсь не распространяться о нем, о тех событиях.

– Как это ни странно, впервые услышала об этом от немецкого офицера.

– От немецкого или все-таки от румынского?

– Вы знаете, я иногда умудряюсь отличать немецкого офицера от румынского. И не только по цвету мундира и знакам различия. Если мне позволено будет похвастаться…

– Уже позволено, – поспешил заверить ее Гродов.

– … То я достаточно хорошо владею немецким даже для того, чтобы отличить немецкого немца от нашего, русского, в одной из немецких колоний под Одессой некогда обитавшего. В плен он попал уже раненым, и поскольку на нашем участке пленный немец, а тем более офицер, – большая редкость[34], то к нему отнеслись с должным, не то чтобы с уважением, но, скажем так, пониманием.

– Признаюсь, к своему первому взятому в плен германскому офицеру я отнесся точно с таким же интересом. Тем более что он был офицером СС. Кстати, происходило это все на том же «румынском плацдарме».

– А потом возник забавный эпизод: заметив среди раненых какого-то морского пехотинца, германец обратился ко мне как к переводчице с вопросом: может ли он, имеет ли право пожать руку этому моряку? Оказалось, что таким образом он, видевший перед собой здесь, в ходе обороны Одессы, только обычных пехотинцев, хотел выразить восхищение действиями в бою морских пехотинцев. Причем, восхищаясь ими, офицер имел в виду прежде всего тех моряков, которые сражались на дунайском плацдарме в Румынии и которыми командовал Черный Комиссар Гродов. Мы тогда представления не имели о том, кто такой этот Черный Комиссар Гродов; мало того, считали, что речь действительно идет о ком-то из политруков, о комиссаре. Такого представления не имел никто, кроме именно того морского пехотинца, руку которому немец намеревался пожать.

– И все-таки пожал?

– Пожал, но это стоило мне нервов, поскольку сам этот моряк, по простоте душевной, скорее настроен был дать немцу в морду, чем позволять ему «какие-то телячьи нежности».

– Признайтесь, что это вы сумели уговорить этого морского пехотинца.

– Признаюсь, что сумела. Причем сначала я отговаривала немца. Кстати, вспомнила: фамилия его была Рольф. Обер-лейтенант Герберт Рольф… Так вот, поначалу я не советовала ему рисковать подобным образом, ибо поди знай, как к этому отнесется сам моряк. Но затем, вырвав у Рольфа обещание рассказать мне обо всем, что ему известно по поводу Черного Комиссара, стала уговаривать моряка.

– То есть этот немецкий офицер воевал против меня на румынском плацдарме… – задумчиво подытожил комбат, пытаясь возродить в памяти хотя бы один эпизод, который бы позволил ему вспомнить о каком-то немецком офицере, кроме плененного им эсэсовца.

– Как он уверял меня, воевал.

– На последнем этапе обороны плацдарма на мысе Сату-Ноу там действительно появилась некая немецкая часть.

– Вот-вот, речь шла о плацдарме на румынском мысе Сату-Ноу. Как утверждал Рольф, однажды он даже видел вас в атаке. Но лишь в бинокль, поскольку он со своими солдатами находился во втором эшелоне.

Он лишь со временем узнал, кто тот офицер, который так лихо водил своих бойцов в рукопашные атаки.

– Может, вы вспомните и фамилию морского пехотинца?

– Пока что не могу. Но это не беда: ее можно восстановить по госпитальным записям. Припоминаю, что моряк этот был среди тех первых, кто высаживался вместе с вами на румынский берег, а затем, раненый, был переправлен на бронекатере в Измаил. Извините, что так некстати запамятовала его имя: работы слишком много.

– Вполне естественный процесс забытья.

– Честно говоря, меня все же больше интересовал немецкий офицер, поскольку само появление его в нашем госпитале – в диковинку, к тому же появлялась возможность проверить себя на знание языка. Жаль, что очень скоро прибыл офицер из штаба и забрал его. Кстати, только потому и забрал так быстро, что начальник особого отдела госпиталя тут же сообщил о нем как о человеке, принимавшем участие в боях на дунайском плацдарме. Наконец, я даже в сонном бреду не предполагала, что буду иметь удовольствие лицезреть того самого Черного Комиссара.

По извилистой, едва проторенной тропинке она начала спускаться вниз, к морю, увлекая за собой и капитана. Там, у подножия скалы, между ней, валуном и миниатюрным морским заливом, образовался небольшой, скрытый от любопытствующих глаз каменистый закуток, в каких обычно предпочитают устраивать свой отдых прирожденные отшельники.

– Как вы уже догадались, я привела вас на то пустынное место, на котором обычно устраиваю себе купания. Порой даже ночные, – указала она на небольшое ложе, сотворенное из мелких веток и охапки сена. – Я обожаю море, обожествляю всякое купание; сама вода воспринимается мною как некое, свыше данное блаженство.

– Уж не хотите ли вы сказать, что родились в семье моряка или стали женой одного из морских волков?

– Ни то, ни другое. Наоборот, я – дочь военного, родилась и почти все раннее детство провела в туркменской пустыне. – Произнеся это, она тут же, без какой-либо паузы, спросила: – Вы почему не раздеваетесь, капитан?

– Я не знал, что мы пришли сюда для совершения вечернего купания.

– Лучше признайтесь, что стесняетесь меня.

– Было бы странно, если бы я не стеснялся вас, тем более что мы не в постели, что еще достаточно светло, а главное, я пока что представления не имею, как вести себя с вами.

– Как вести себя со мной?.. – хмыкнула Римма, снимая портупею и гимнастерку. – А действительно, как со мной вести себя?.. Вам действительно нужен мой совет?

– Да, пожалуй, уже не надо… – растерянно проговорил Гродов, поневоле отводя взгляд от оголенной груди женщины.

– Попытайтесь вести себя так, будто находитесь в семи километрах от передовой, где сейчас гибнут сотни солдат, и в ста метрах от госпиталя, в котором раздевающаяся перед вами женщина круглые сутки видит одно и то же: кровь и страдания. Кровь, смерть и страдания… Причем и на передовой, и в госпиталях нашлись бы сейчас тысячи мужчин, которые были бы готовы жизни свои отдать, только бы оказаться сейчас в этом закутке морского берега, а значит, на вашем месте. К слову, на запад от госпиталя, сразу за оградой, на пустыре, уже выросло целое кладбище тех, кого спасти мы не сумели, а значит, тех, кто позавидовать вам уже не сумеет. Такого совета вам, капитану, только что вышедшему из боя, сумевшему вернуться, как мне объяснил один из ваших раненых, из почти безнадежного рейда по вражеским тылам, достаточно?