беспокойства здесь заключается в том, что если премия в некоторой профессии не связана с ее полезностью, как в случае менеджеров фондов, получающих жирный кусок за свое безделье, или многих талантливых инженеров и ученых из Массачусетского технологического института, нанятых для написания программного обеспечения, позволяющего торговать акциями с миллисекундной частотой, то фирмы, которые могли бы сделать для общества что-то более полезное, теряют способных сотрудников. Быстрые операции на финансовых рынках могут приносить прибыль, поскольку трейдер получает возможность сразу реагировать на новую информацию, но, учитывая, что время реакции и без того уже составляет секунды или меньше, кажется неправдоподобным, что в результате распределение ресурсов в экономике в целом улучшается сколько-нибудь значимым образом. Найм лучших из лучших может быть эффективным инструментом для финансовой фирмы, повышая ее ценность, но, если фирма не делает ничего полезного, эти таланты теряются для мира. Может быть, в более здравом мире они писали бы великие симфонии или лечили рак поджелудочной железы.

Существует и другая проблема. Размер заработной платы и бонусов руководителей крупной корпорации определяется комитетом по вознаграждению совета директоров, а в качестве ориентира такие комитеты используют заработок руководителей аналогичных фирм. Возникает цепная реакция – если одна компания (скажем, в финансах) начинает платить своему генеральному директору больше, то другие, не обязательно из финансового сектора, начинают задумываться о том, что и им необходимо соответствовать, чтобы иметь возможность нанимать самых лучших. Руководители таких фирм начинают чувствовать себя недооцененными по сравнению со своими друзьями из гольф-клуба. Консультанты, помогающие руководителям составить список того, что происходит в «сопоставимых» фирмах, очень искусны в отборе примеров особенно высоких заработков. В итоге, как правило, высокие оклады из финансового сектора распространяются по всей экономике. Практика применения сравнения заработков при переговорах о повышении вознаграждения распространилась далеко за пределы крупнейших фирм и даже за пределы коммерческого сектора.

Этому не способствует тот факт, что генеральные директора везде, а не только в финансах, очень стараются набить советы директоров людьми, которых они способны контролировать (или людьми, которые заинтересованы только в том, чтобы им платили их директорские гонорары). В результате руководители компаний часто получают вознаграждение просто за везучесть. Когда стоимость акций компании повышается, даже если это происходит по чистой случайности (например, мировые цены на нефть выросли, обменный курс изменился в пользу фирмы), их зарплата увеличивается. Единственное исключение, в какой-то мере подтверждающее правило, состоит в том, что руководители тех компаний, где есть один крупный акционер, который сидит в совете директоров (и соблюдает бдительность, потому что на кону его собственные деньги), получают значительно меньше за удачу, чем за действительно продуктивное управление[514].

Вероятно, стремительному росту оплаты руководителей компаний поспособствовала практика вознаграждения опционами, нормализовав идею о том, что их заработок напрямую связан с акционерной стоимостью и ничем иным. Кроме того, привязка оплаты менеджеров к фондовому рынку означает, что она больше не привязана к шкале окладов на предприятии. Когда все находились на одной шкале, руководство должно было увеличивать оплату в самом низу, чтобы повысить свою собственную. При опционах на акции стимул к этому исчезает и появляются все основания для сокращения расходов. Патернализм, некогда характерный для крупных корпораций, которые требовали лояльности, но заботились о своих сотрудниках, теперь распространяется только на элитных работников компаний по производству программного обеспечения и выражается в виде бесплатной еды и химчистки в обмен на долгие рабочие часы.

Один из ответов на датскую загадку может заключаться в том, что сфера финансов в Великобритании и США доминирует в гораздо большей степени, чем в континентальной Европе[515], и, возможно, представляют гораздо более привлекательный вариант для выпускников элитных университетов этих стран. Соответственно, опционы на акции (и связанные с фондовым рынком компенсации в целом) гораздо чаще используются в англосаксонском мире, где больше людей знакомы с фондовым рынком и где своими акциями торгуют большинство компаний, даже среднего размера.

ВЫСОКИЕ НАЛОГИ И КУЛЬТУРНОЕ ИЗМЕНЕНИЕ

Свою роль, возможно, сыграли и низкие налоги, как это доказывает Тома Пикетти. Когда налоговая ставка на самые высокие доходы составляет 70 % или более, фирмы, скорее всего, решат, что заоблачные зарплаты представляют пустую трату денег и сократят самые высокие выплаты. При таких налоговых ставках советы директоров сталкиваются со сложной дилеммой: при 70-процентной предельной налоговой ставке доллар на оплату труда составляет всего 30 центов в кармане для менеджера, но фирме-то придется потратить целый доллар. В результате заработная плата сама по себе приобретает для руководства фирмы меньшую ценность, а совету директоров становится дешевле платить ему другой «валютой», например позволяя менеджменту реализовывать проекты своей мечты. Возможно, это не всегда соответствует интересам акционеров (они заинтересованы в высокой прибыли, а не в размере фирмы самом по себе) – экономисты 1960-х и 1970-х годов были озабочены созданием империй менеджерами – но это может быть лучше для работников или для всего мира. Например, генеральный директор может поставить во главу угла развитие фирмы, популярность среди работников или поиск какого-то нового продукта, удовлетворяющего потребностям общества, даже если это не ведет к увеличению стоимости акций. Но акционерам придется пойти на это, чтобы менеджмент был доволен. Также это может быть одной из причин того, почему при высоких налоговых ставках растет оплата простых работников.

Таким образом смысл очень высоких максимальных налоговых ставок 1950-х и 1960-х годов, которые применялись только к чрезвычайно высоким доходам, состоял не столько в том, чтобы «выжать» богатых, сколько в том, чтобы их ликвидировать. Почти никто не платил по самым высоким ставкам, потому что очень высокие доходы почти исчезли[516]. Но когда высшая ставка подоходного налога была опущена до 30 %, сверхвысокие зарплаты снова стали привлекательными.

Иначе говоря, высокие верхние налоговые ставки фактически могут привести к сокращению не только неравенства после уплаты налогов, но и неравенства до уплаты налогов. Это важно, поскольку, как уже говорилось, расхождение в неравенстве между Европой и Соединенными Штатами в последние десятилетия в значительной степени определяется неравенством до налогообложения. Снижение максимальных налоговых ставок могло оказать на него влияние, как указывают некоторые факты: на уровне стран существует сильная корреляция между степенью этого снижения, в период между 1970 годом и сегодняшним днем, и ростом неравенства. Германия, Швеция, Испания, Дания и Швейцария, где максимальные предельные налоговые ставки оставались высокими, не испытали резкого увеличения доли самых высоких доходов. В отличие от этого, Соединенные Штаты, Ирландия, Канада, Великобритания, Норвегия и Португалия значительно сократили верхние налоговые ставки, и доля самых высоких доходов выросла[517].

Однако, помимо налоговых ставок, в Соединенных Штатах также, вероятно, произошли культурные изменения, создавшие такую социальную среду, в которой высокие зарплаты были приемлемы. В конце концов, как люди из финансового сектора смогли убедить своих акционеров и весь мир, что им можно платить