ресурсов, которые можно было бы использовать для поиска новых способов применения освобожденного труда. Настоящую опасность для работников представляют «ни то ни се» технологии автоматизации, как их называют некоторые исследователи. Подобные технологии достаточно эффективны, чтобы быть внедренными в условиях существующих налоговых искажений, но при этом недостаточно эффективны, чтобы, вытесняя рабочую силу, повысить общую производительность[477].

К сожалению, несмотря на грандиозную болтовню о сингулярностях, основная часть ресурсов НИОКР в наши дни направлена на машинное обучение и другие методы больших данных, предназначенные для автоматизации существующих задач, а не на изобретение новых продуктов, которые привели бы к возникновению новых задач для работников, а следовательно, и новых профессий[478]. Это может иметь экономический смысл для компаний, учитывая финансовые выгоды от замены рабочих роботами. Но это отвлекает исследователей и инженеров от работы над действительно прорывными инновациями. Например, изобретение нового программного или аппаратного обеспечения, которое медицинские работники могли бы применять для оказания помощи пациентам в проведении реабилитационной терапии после операции дома, а не в больнице, потенциально могло бы сэкономить страховым компаниям много денег, увеличить благосостояние и создать новые рабочие места. Но сегодня основная часть усилий по автоматизации в работе страховых компаний направлена на поиск алгоритмов, автоматизирующих назначение страховых выплат. Это экономит деньги, но уничтожает рабочие места. Подобный упор на автоматизацию существующих рабочих мест повышает вероятность того, что нынешняя волна инноваций нанесет серьезный ущерб работникам.

Опасности, связанные с нерегулируемой автоматизацией, инстинктивно понятны большинству американцев справа и слева. Примечательно, что один из случаев, когда опросы показывают согласие республиканцев и демократов, связан именно с желанием запретить компаниям самостоятельно принимать все решения об автоматизации. 85 % американцев поддержали бы ограничение автоматизации «опасной и грязной работы», и здесь нет различия между демократами и республиканцами. Даже если вопрос задается более политически заостренным образом и респондентов спрашивают, «должны ли существовать ограничения на число рабочих мест, которые бизнес может заменить машинами, даже если они лучше и дешевле людей», 58 % американцев, включая половину республиканцев, отвечают «да»[479].

Специфическая сила автоматизации усугубляет то, что всегда вызывает беспокойство. Когда работника увольняют, фирма с ним расстается, но общество наследует ответственность за его дальнейшее благополучие. Общество не хочет, чтобы он голодал, а его семья жила на улице; оно хочет, чтобы он нашел другую работу, которая ему нравится. Мы опасаемся его гнева, особенно если он приведет к голосованию за экстремистов, которых так много таится в современном мире, в то время как у фирмы нет обязанности оплачивать его переобучение, государственные пособия или социальные издержки гнева.

Подобная аргументация традиционно применялась для обоснования необходимости усложнения увольнения работников. В некоторых странах, например в Индии, трудовое право делает практически невозможным увольнение кого-либо из крупных фирм. В других странах, как во Франции, законы делают увольнение трудным и неопределенным. Работник может подать апелляцию и, возможно, будет восстановлен с выплатой заработной платы. Проблема подобных издержек увольнения заключается в том, что делает трудной жизнь менеджера, который столкнулся с неэффективным работником или острой необходимостью сократить штат для выживания. В результате сложность увольнения в первую очередь будет препятствовать найму новых работников, что усугубит безработицу[480].

Альтернативой усложнения увольнения и запрету на применение роботов в некоторых отраслях может быть налог на роботов, достаточно большой, чтобы предотвратить их использование, если прирост производительности не будет достаточно высоким. Такой налог является сейчас предметом серьезного обсуждения, в частности он был рекомендован Биллом Гейтсом[481]. В 2017 году возможность введения «налога на роботов» была рассмотрена Европейским парламентом, который отклонил ее, сославшись на то, что такой налог может воспрепятствовать инвестициям[482]. Однако Южная Корея примерно в то же время объявила о введении первого в мире налога на роботов. Корейский план предполагает сокращение налоговых субсидий для предприятий, инвестирующих в автоматизацию, и сочетает его с налогом на аутсорсинг, чтобы налог на роботов не приводил к аутсорсингу[483].

Проблема в том, что, хотя легко запретить самоуправляемые автомобили (независимо от того, хорошая это идея или нет), большинство роботов не похожи на R2-D2 из «Звездных войн». Они, как правило, встроены в машины, в которых все еще есть люди-операторы, только их меньше. Это означает, что регулятору будет трудно решить, где заканчивается машина и начинается робот. Введение налога на роботов, скорее всего, заставит компании искать новые способы его обойти, что еще больше исказит экономику.

По некоторым из этих причин мы подозреваем, что невозможно предупредить тот серьезный ущерб, который нынешнее стремление заменить человеческие действия роботами нанесет и без того истощающемуся запасу привлекательных рабочих мест для низкоквалифицированных рабочих, сначала в богатых странах, но очень скоро и по всему миру. В большей или меньшей степени, этот ущерб присоединится к уже нанесенному рабочему классу в большинстве развитых стран мира китайским шоком и другими событиями, которые были описаны в предыдущих главах. В результате безработица может вырасти вместе с числом плохо оплачиваемых и нестабильных рабочих мест.

Эта перспектива глубоко беспокоит элиты, которые ощущают свою ответственность, а также угрозу, исходящую из такого положения дел. Вот почему идея всеобщего базового дохода стала так популярна в Кремниевой долине. Однако большинство склонно думать, что вызванное роботами отчаяние станет проблемой в будущем, после того, как технологии усовершенствуются еще больше. Но проблема высокого и растущего неравенства уже стоит перед нами во многих странах, и нигде так остро, как в Соединенных Штатах. Последние 30 лет американской истории должны убедить нас в том, что развитие неравенства является не побочным продуктом технологических изменений, которые мы не контролируем, а результатом политических решений.

ВРЕД, НАНЕСЕННЫЙ САМИМ СЕБЕ

К 1980-м годам Соединенные Штаты и Великобритания стали ощущать не только то, что темпы их экономического роста сократились ниже привычного уровня, но и опасения, что континентальная Европа и Япония их догоняют. Рост стал делом национальной гордости. Важно было не просто расти, а выиграть «гонку» с другими богатыми странами. После десятилетий быстрого роста национальная гордость определялась размером ВВП и его постоянным расширением.

Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональду Рейгану в США были ясны причины спада конца 1970-х годов (хотя теперь мы знаем, что на самом деле они не имели об этом никакого понятия). Они были уверены, что их страны слишком далеко ушли влево – профсоюзы стали слишком сильны, минимальная заработная плата слишком высокой, налоги слишком обременительными, а регулирование слишком властным. Восстановление экономического роста требовало лучшего обращения с владельцами бизнеса, которое предполагало снижение налоговых ставок, дерегулирование, ослабление профсоюзов, а также уменьшения зависимости остальной части страны от правительства. Как упоминалось ранее, идея о том, что налоговые ставки должны быть низкими, чтобы избежать катастрофы, возникла недавно. В Соединенных Штатах с 1951 по 1963 год высшая ставка подоходного налога превышала 90 %. Впоследствии она была снижена, но оставалась высокой.