Дети мчались к нам. Мило повис на шее у брата, державшего за руку Лу. Душевные терзания рвали душу Гари. Он хотел вытащить из огня отца моих детей, которых любил как своих. Я же отказывалась терять его. Только не его. Я еще крепче ухватилась за Гари и вонзилась в него взглядом.

– А как же дети?.. Гари! Твои дети! Не ходи туда! Ради них… ради меня…

Он не успел ответить мне, не успел даже пошевелиться. Лу бросилась к нему. Он обнял ее, зарылся в ее волосы, стал покачивать. Но дочкины полные слез глаза не отрывались от пожара. Гари изо все сил держался за мою дочь, страдая из-за Ивана. Улисс прижался ко мне, Мило сомкнул руки у меня на шее. “Одиссея” никому из нас не давала от нее отвернуться.

Пожарные наконец-то приехали, но уже ничего нельзя было сделать. Вскоре появились и родители. Отец пошатнулся, и мать подхватила его, не давая упасть. Его жизнь. Его бистро. То, которое он спас.

То, которое спасло его. Место, которое спасло и спаяло нашу семью, на глазах обращалось в пепел.

Мы с отцом невероятно любили этот бар. Он был продолжением нас и наших сердец. Мы носили его в себе. Эрван и Люсиль узнали обо всем и тоже приехали. Мой брат сел на корточки, обхватив руками голову; слезы заливали его лицо. Этот бар был нашей историей. Нашей семейной историей. Вскоре Палома присоединилась к нам с криками, приказывая всем что-то делать, помогать, носить воду. Я позвала ее, и она меня услышала. Я протянула ей руку, она подбежала и, рыдая, обняла меня.

Пожарные усердно спасали то, что уже невозможно было спасти. Мы сидели на клумбе возле дома напротив, прижавшись друг к другу. Мы с Гари в центре, он обнимал Лу, я – Мило, Улисс уткнулся мне в шею. Последний уголек погас, когда наступил рассвет. Едкий запах гари пропитал воздух квартала. Дым поднимался к небу, которое сегодня будет ясным. От “Одиссеи” и ее дома остались только четыре почерневшие обугленные стены. Крыша улетела к облакам. Пожарные вышли из развалин, их начальник направился к нам. Мы с Гари поднялись вместе с приклеившимися к нам детьми, остальные члены семьи последовали нашему примеру.

– Вы хозяйка?

– Да…

– Кто-нибудь жил в баре или в здании?

– Нет…

Пожарный огорченно покачал головой и пробормотал себе под нос:

– Мы предполагаем, что там кто-то был…

Я сражалась с приступом тошноты. Гари задышал быстрее. Ради детей мы были обязаны скрыть свои эмоции. Родители и Эрван услышали пожарного и, как по команде, посмотрели на меня. Они все поняли.

– Мы ненадолго оставим вас в покое. Скоро с вами свяжутся.

Все собрались у нас. Я позвонила в школу, коллеж и лицей и механическим голосом сообщила, что дети сегодня не придут, хоть и не сомневалась, что новость быстро облетит город. Гари предупредил коллег, что не выйдет на работу, и подтвердил, что все обсуждают нашу историю. Мама, от которой не отходила Люсиль, занялась приготовлением кофе для всех и бутербродов для растерянного Мило, чтобы чем-то себя занять и, главное, не дрогнуть: она и в этой ситуации, как всегда, стояла у штурвала. Улисс и Лу не отрывались друг от друга и при этом прилипли к Гари. Он стал их компасом. Эрван и мой отец оцепенели, ни одному из них не удавалось взять себя в руки.

Кофе остывал. Все в основном молчали, потухшими растерянными глазами поглядывая друг на друга.

Присутствие детей не позволяло нам произнести его имя. Как я объявлю им, что их отец умер? Семь лет подряд я задавала себе этот вопрос, семь лет я к этому готовилась, но так и не нашла нужных слов. Теперь я была приперта к стенке. Такова реальность. Иван мертв. Его больше не существует. Он не вернется. С ума сойти, всего несколько часов назад я говорила себе, что не обрету покоя, пока он жив. Я закрыла ладонью рот, пряча тяжкое рыдание. Я ведь сказала ему, что для нас он умер… Виновата ли я в том, что он сделал? Гари почуял, что меня накрыли страх и чувство вины, и вывел меня на улицу подальше от детей.

– Эрин, ты тут ни при чем. Не забывай, что это ты убедила меня не лезть за ним. “Он спасал нас от себя… ” Вот что ты сказала. И мне кажется, что я догадался: это не первый раз, когда он спасает тебя и вас всех, детей и тебя…

По его щекам потекли слезы. Он обхватил меня руками. Его трясло, и меня трясло вместе с ним.

– Я мог бы не узнать тебя… не полюбить… не полюбить детей…

Меня прошила сильная дрожь.

– Он предупредил меня, что закончит работу, начатую семь лет назад… когда он исчез… Подозреваю, он собирался сотворить это в ночь своего исчезновения. Но говорил, что струсил. Не смог… Не смог утянуть вас за собой…

Мое дыхание на мгновение прервалось. Иван хотел погибнуть вместе с нами… Вместо этого он удрал. Скрылся, не оставив следов. Канистры с бензином, которые отец нашел за кухонной дверью… Мы всегда считали, что Иван собирался взять их, чтобы уехать куда-нибудь подальше. И вообразили, будто он в спешке забыл их взять. На самом деле они были заготовлены для нас. Мы все должны были умереть той ночью. Я подавила мучительный крик, Гари еще крепче обнял меня и стал осторожно баюкать. В памяти снова возникло пламя, пожирающее “Одиссею”. Дети, мои дети должны были сгореть в огне. И я вместе с ними. Я бы не спасла их. Смерть легонько прикоснулась к нам, дотронулась до нас, едва не подхватила, но передумала. Иван планировал нас убить… А потом отказался от этой идеи.

Сейчас его письмо предстало передо мной в другом свете. Он догадывался, что рано или поздно причинит нам боль, разделается с нами. Наша семья стала для него невыносимой мукой. Но ему не хватило смелости увлечь нас в свое безумие. Или – и эта мысль устраивала меня больше – он слишком любил нас, как бы он это ни отрицал. По-своему любил своих детей.

– Мы оставим вас, – прервала нас мать. – Вам пора отдохнуть. И вам, и детям.

Она с любовью обняла Гари и прошептала ему: “Спасибо, спасибо вам, что спасли мою дочь”. Отец подошел ко мне и крепко поцеловал в лоб.

– Мы все восстановим, доченька… У тебя снова будет твой