Спрашивающую его…

— После этой историей со скамьёй Пол вымочил свои порезы вчае, как ты вымачивал руку в ту ночь в моей квартире?

Он лежит в кровати рядом с ней, простыня укрывает бёдра, такчто она видит верхнюю часть лобковых волос. Он курит, как он выражается,«неизменно восхитительную посткоитусную сигарету», и единственное световоепятно в комнате — лампа на прикроватном столике с его стороны. В пыльно-розовомсвете лампы табачный дым поднимается и исчезает в темноте, заставляя еёзадаться вопросом (а был ли звук, воздушный хлопок, под конфетным деревом,когда мы вышли, когда мы покинули) о чём-то таком, что она уже пытается вытеснитьиз собственного сознания.

Тем временем молчание затягивается. Она уже смиряется с тем,что ответа не будет, когда он отвечает. И по его тону она понимает: причинавозникновения паузы не в том, что ему не хотелось отвечать. Просто он тщательнообдумывал ответ.

— Я практически уверен, Лизи, что лечение чаем появилосьпозже. — Он вновь задумывается, потом кивает. — Да, я это знаю, потому что ктому времени я уже решал дроби. Одна треть плюс одна четверть равняются семидвенадцатым и так далее. — Он улыбается… но Лизи, которая уже разбирается ввыражениях его лица, думает, что улыбка эта нервная.

— В школе? — спрашивает она.

— Нет, Лизи. — По тону чувствуется, ей следовало бы знать,что речь шла не о школе, а когда он продолжает, Лизи слышит леденящее кровьдетское произношение, (я пыталъся и пыталься) вкрадывающееся в голос.

— Я и Пол — мы учились дома. Отец называл школу «загоном дляослов». — На столике рядом с лампой — пепельница, а под ней «Бойня номер пять»(Скотт всегда берёт эту книгу с собой, куда бы ни поехал, без единогоисключения), и он стряхивает пепел в пепельницу. Снаружи завывает ветер, истарый отель поскрипывает.

И внезапно Лизи кажется, что, возможно, идея эта не такая ужи хорошая, что хорошая идея — повернуться на бок и заснуть, но у неё двасердца, и любопытство не даёт ей покоя.

— И порезы Пола в тот день, когда ты прыгнул со скамьи, былиглубокими? Не просто царапинами? Я хочу сказать, ты знаешь, как всёвоспринимается детьми…, прорыв трубы кажется им потопом…

Она замолкает. Пауза затягивается надолго, он наблюдает, каксигаретный дым поднимается вверх и исчезает. Когда заговаривает вновь, голосего сухой, бесстрастный, уверенный:

— Отец резал глубоко.

Она раскрывает рот, чтобы сказать что-то нейтральное и темсамым положить конец этому разговору (в голове у неё уже трезвонят колокольчикивсех охранных систем, вспыхивает и гаснет множество красных огней), но преждечем она успевает произнести хоть слово, он продолжает:

— В любом случае это не то, что ты хочешь спросить.Спрашивай что хочешь, Лизи. Давай и я тебе отвечу. Я не собираюсь держатьчто-либо в секрете от тебя, особенно после того, что произошло сегодня вовторой половине дня. Но ты должна спросить.

«А что произошло сегодня во второй половине дня?»

Вроде бы логичный вопрос, но Лизи понимает, что это не можетбыть логичным разговором, потому что речь идёт о безумии, безумии, и теперь она— тоже его часть. Потому что Скотт забрасывал её куда-то, она это знает, еёвоображение не сыграло с ней злую шутку. Если она спросит, что произошло, он ейскажет, он практически это пообещал… но это будет неправильно. Её посткоитуснаядрёма исчезла, никогда в жизни она не чувствовала себя такой бодрой.

— После того как ты спрыгнул со скамьи, Скотт…

— Отец меня поцеловал. Поцелуй был отцовским призом.Показывающим, что кровь-бул закончен.

— Да, я знаю, ты мне говорил. После того как ты спрыгнул соскамьи и отец перестал резать Пола, твой брат… сделал что-нибудь, чтобызалечить порезы? Поэтому он смог так скоро сначала пойти в магазин за бутылкамигазировки, а потом устроить охоту на була?

— Нет. — Скотт тушит сигарету в пепельнице, которая стоит накниге.

Это короткое отрицание вызывает у неё очень уж страннуюсмесь эмоций: сладостного облегчения и глубокого разочарования. Словно в грудичто-то взрывается. Она не может точно сказать, о чём она думала, но это «нет»означает, что она не должна думать об этом…

— Он не мог. — Скотт говорит всё тем же сухим тоном. С тойже определённостью. — Пол не мог. Не мог уйти. — Упор на последнее слово не точтобы сильный, но сомнений не вызывает. — Мне пришлось взять его.

Скотт поворачивается к ней и берёт её… но только в объятия.Его лицо, прижимающееся к её шее, горит от сдерживаемых эмоций.

— Есть одно место. Мы называли его «Мальчишечья луна», ужезабыл почему. По большей части местечко приятное. Я брал его туда, когда емубыло больно, и я взял его туда, когда он умер, но не мог взять, когда в нёмбурлила дурная кровь. После того как отец убил Пола, я забрал его туда, вМальчишечью луну, и похоронил там. — Дамба рушится, и он начинает рыдать. Емуудаётся чуть заглушить звуки, сжимая губы, но сила рыданий сотрясает кровать, икакое-то время Лизи может лишь обнимать его. В какой-то момент он просит еёпогасить свет, а когда она спрашивает зачем, отвечает: «Потому что это ещё невсё, а остальное я могу рассказать тебе, если ты будешь меня обнимать. Но безсвета».

И хотя теперь она испугана, как никогда прежде (испуганадаже больше, чем в ту ночь, когда он вышел из темноты с располосованной рукой),она высвобождает руку для того, чтобы выключить лампу на прикроватном столике,и касается его лица грудью, которая потом пострадает от безумия Джима Дули.Поначалу комната погружается в темноту, но по мере того как глазаприспосабливаются, вновь появляются контуры мебели. А слабое и галлюциногенноесияние за окном свидетельствует о том, что лунный свет начинает пробиваться сквозьутончающийся слой облаков.

— Ты думаешь, отец убил Пола, не так ли? Ты думаешь, на этомконец истории?

— Скотт, ты сказал, он выстрелил в него из своего карабина…

— Но это было не убийство. Случившееся назвали бы убийством,если бы его судили, но я был там и знаю, это не было убийством. — Пауза. Онадумает, что он закурит очередную сигарету, но нет, огонёк спички не вспыхивает.— Отец мог его убить, понятное дело. Множество раз. Я это знаю. В некоторыхслучаях точно убил бы, если бы рядом не было меня, но сказать, что он убилПола, нельзя. Ты знаешь, что такое эвтаназия, Лизи?

— Милосердное убийство.

— Да. Вот что мой отец сделал с Полом.

В комнате вокруг них мебель вновь становится видимой, потомопять кутается в тени.