— Милый? — шепчет она, направляясь к нему. — Милый, тыможешь поговорить со мной? Можешь посмотреть на меня?

Он ничего не говорит, не смотрит на неё, но, когда онаприкасается ледяными пальцами к его шее, кожа тёплая, и она чувствует биениесердца в большой вене или артерии, которая проходит под самой кожей. И кое-чтоещё. Она чувствует, как он тянется к ней. При дневном свете, даже при светехолодного дня, при свете ветреного дня (при таком свете, похоже, сняты всесцены под открытым небом в фильме «Последний киносеанс», вдруг осеняет её) она,несомненно, это бы упустила, но не теперь. Теперь она знает то, что знает. Емунужна помощь, точно так же, как он нуждался в помощи в тот день в Нашвилле,сначала — когда безумец стрелял в него. Потом — когда он, дрожа всем телом,лежал на горячем асфальте и молил о льде.

— Как я могу тебе помочь? — шепчет она. — Как я могу помочьтебе теперь?

Отвечает ей Дарла, Дарла, какой была в девичестве. «Однигруди да злость», — как-то сказала добрый мамик, хотя вульгарность была для неёнехарактерна. Видать, Дарла достала её вне всякой меры.

«Ты не собираешься помогать ему, так почему говоришь опомощи? — спрашивает юная Дарла, и голос этот такой реальный, что Лизибуквально ощущает запах пудры «Коти», которой Дарле разрешали пользоваться(из-за её прыщей), и слышит, как лопается пузырь её жевательной резинки. И этоещё не всё. Она спускалась к пруду и забросила сеть, которая вернулась сприличной добычей. — У него съехала крыша, Лизи, он чокнулся, шарики зашли заролики, он катит на резиновом велосипеде, и единственное, чем ты можешь емупомочь, — вызвать людей в белых халатах, как только телефон заработает вновь»,Лизи слышит наполненный абсолютным подростковым презрением смех Дарлы в глубинесвоей головы, когда смотрит на своего мужа, сидящего в кресле-качалке с широкораскрытыми глазами. «Помочь ему! — фыркает Дарла. — ПОМОЧЬ ему? Размечталась».

И тем не менее Лизи думает, что может помочь. Лизи думает,что есть способ.

Беда в том, что такая помощь, возможно, опасна, и не факт,что принесёт желаемый результат. Она достаточно честна перед собой, чтобыпризнать, что сама создала некоторые проблемы. Отгораживалась от определённыхвоспоминаний, в частности, от их удивительного выхода из-под конфетного дерева,прятала те факты, с которыми не могла сжиться (например, правду о Поле, святомбрате), за занавесом в своём сознании. Туда же попал некий звук (пыхтение,святой Боже, это низкое, мерзкое хрюканье) и кое-что из увиденного ею (крестына кладбище кресты в кровавом свете). Она иногда задаётся вопросом, а может, укаждого в голове есть такой же занавес, за которым находится «не думать обэтом» зона. Должно быть, есть. Удобная штука. Определённо спасает от бессонныхночей. Таких воспоминаний хватает: то, другое, третье. Так или иначе, ониобразуют целый лабиринт. «О маинькая Ли-изи, как ты меня сабавляешь, meingott»… и что скажут дети?

— Не ходи туда, — бормочет Лизи, но думает, что пойдёт.Думает, если у неё и есть шанс спасти Скотта, привести его назад, она должнатуда пойти… где бы это ни было.

Ох, но это же совсем близко. В том-то и весь ужас.

— Ты знаешь, не так ли? — говорит она, начиная плакать, носпрашивает она не Скотта, Скотт ушёл туда, куда уходят тупаки. Однажды, подконфетным деревом, где они сидели, защищённые от окружающего мира этимнеобычным октябрьским снегопадом, он охарактеризовал своё писательство видом безумия.Она запротестовала (она, практичная Лизи, для которой всё было по-прежнему), итогда он сказал: «Ты не понимаешь той части, что связана с уходом. Для тебя этосчастье, маленькая Лизи, и я надеюсь, что всё так и останется».

Но сегодня, когда ревёт ветер, прилетевший от Йеллоунайфа, инебо расцвечено безумными цветами, её везение обрывается.

Лёжа на спине в кабинете умершего мужа, прижимаяокровавленную «усладу» к груди, Лизи изрекла: «Я села рядом с ним и вытащилаего руку из-под афгана, чтобы держать её. — Шумно сглотнула. В горле что-тощёлкнуло. Она хотела выпить воды, но ещё не знала, сможет ли устоять на ногах,пока не знала. — Его рука была тёплой, а вот пол…».

Пол холодный, и это чувствуется сквозь фланелевую ночнуюрубашку, фланелевые пижамные штаны и шёлковые трусики под ними. Эта комната,как и всё остальные наверху, обогревается воздуховодами, выпускные отверстиякоторых расположены на уровне плинтусов, она может ощутить тепло свободнойрукой, той, что не держит руку Скотта, но радости в этом мало.Котёл-обогреватель работает без устали, горячий воздух идёт наверх, через выпускныеотверстия поступает в комнаты, в каких-то шести дюймах от них тепло ещё есть,потом… пуф! Ушло. Как полоски на столбе у парикмахерской. Как поднимающийсясигаретный дым. Как мужья, иногда.

Не обращай внимания на холодный пол. Не обращай внимания на зад,даже если он посинеет. Если ты можешь что-то для него сделать, делай.

Но что это что-то? С чего ей нужно начать?

Ответ приходит со следующим порывом ветра.

Начни с лечения чаем.

—Он-никогда-не-говорил-об-этом-потому-что-я-никогда-не-спрашивала. — Фразавылетает из неё так быстро, что сливается в одно длинное экзотическое слово.

Если так, это экзотическое одно слово — ложь. Он ответил наеё вопрос о лечении чаем в ту ночь в отеле «Оленьи рога». В постели, послелюбви. Она задала ему два или три вопроса, но один, который имел значение,ключевой вопрос, был первым. И вроде бы простым. Он мог ответить односложно,«да» или «нет», но когда Скотт Лэндон отвечал на заданный вопрос «да» или«нет»? И, как выяснилось, вопрос этот оказался пробкой, выбитой из бутылки.Почему? Потому что он вернул их к Полу. И история Пола главным образом былаисторией его смерти. А смерть Пола привела к…

— Нет, пожалуйста, — шепчет она и понимает, что слишком ужсильно сжимает его руку. Скотт, само собой, не протестует. Как и принято в родуЛэндонов, он ушёл, стал тупаком. Звучит забавно, почти как шутка из юмористическойпередачи «Хи-хи, ха-ха».

«Эй, Бак, а где Рой?»

«Ну, я тебе скажу, Минни, Рой ушёл в тупаки!» (Зрителипокатываются со смеху.).

Но Лизи не смеётся, и ей не нужны внутренние голоса, чтобыобъяснить, что Скотт ушёл в страну тупаков. И если она хочет вернуть его,сначала ей самой нужно последовать за ним туда.

— Господи, нет, — стонет она, потому что в глубине сознанияуже понимает, что означает принятие такого решения. — Господи, Господи, неужелия должна?

Бог не отвечает. Да и не нуждается она в Его ответе. Оназнает, что должна сделать. По крайней мере с чего ей нужно начать: она должнавспомнить их вторую ночь в отеле «Оленьи рога», после любви. Они уже дремали,готовясь погрузиться в сон, и она подумала: «Хуже от этого не будет, ты хочешьспросить его о святом старшем брате, не о старом дьяволе-отце. Не теряй времении спрашивай». Вот она и спросила. Сидя на полу, держа его руку (начинающуюхолодеть) в своей, под завывание ветра и под раскрашенным в безумные цветанебом, Лизи заглядывает за занавес, который повесила, чтобы скрыть за ним самыехудшие, самые необъяснимые воспоминания, и видит себя, спрашивающую его насчётлечения чаем.