– Нет, я не вынесу долго, поверь, мне будет слишком теснонаходиться в тех рамках, которые ты мне предлагаешь. Я, конечно же, будустараться, я буду очень стараться, но у меня, увы, ничего не получится.

– Но почему ты так говоришь?

– Я не могу иметь детей.

– Ерунда, моя жена тоже не могла забеременеть долгое время.Я постараюсь, и у нас все получится.

– Я перевязала себе маточные трубы. Миллионы женщин лечатсяот бесплодия, а я сделала себе стерилизацию.

– Зачем? – Сашка выпучил глаза и с ужасом посмотрел наменя. – Ты же ни разу не рожала.

– Я сделала это сразу, как только вышла замуж, вернее,поняла, за кого вышла. Я знала, что рано или поздно убью этого человека, аразве женщина, совершившая убийство, имеет право рожать? Нет! Дитя убийцыникогда не будет счастливым.

– Ты сумасшедшая, жаль, что меня не было рядом, а то я бытебе еще не то перевязал. Послушай, а развязать эти чертовы трубы можно?

– Не знаю, может быть, и развязывают. По-моему мнению, еслиесть деньги, то можно развязать и завязать все, что захочешь. Дети не укрепляютбрак, Саша. Они его только расстраивают. Женщина в постоянной суете становитсянеинтересной, нервной, раздражительной. Мужчина начинает скучать, егораздражает вечно занятая жена и орущий младенец. Тогда на сцену выступаютближайшие родственники, согласные нянчить ребенка в любую минуту, но потомвыясняется, что эта помощь основана на меркантильных интересах. «Близкие» людиначинают предъявлять денежные требования, аппетиты постепенно растут… Все этобыло и так будет всегда. Иллюзия счастливой семьи, где обязательно должныприсутствовать дети, – это выдумка и маразм. Женщина, сидящая дома сдетьми, деградирует в полном смысле этого слова, деградирует как морально, таки физически. Круг ее интересов крайне ограничен. Она тупеет, понимаешь, тупеет,а ее мужчина готов убежать к той, у которой нет детей, но зато с ней есть о чемпоговорить. Мы рожаем для того, чтобы сделать мужчине приятное и укрепитьсемью. Это глупый и тысячу раз не оправдавший себя шаблон. С рождением ребенкамы собственными руками разрушаем то, что было построено раньше, разрушаемпостепенно, шаг за шагом, бросаясь на каждый детский крик и не замечаясобственного мужа. А затем мы понимаем, что этот ребенок никому не нужен, кроменас самих. Мужчина – как вольный ветер, он никогда не нес и не будет нестиответственность за ребенка. Все это ложится на наши хрупкие плечи, и в концеконцов неизбежно приходит время, когда мы каждый день будем задавать себе одини тот же вопрос: а выдержат ли наши хрупкие плечи, вынесут ли они все это? Апосле мы наконец поймем, что он не оценил и никогда не оценит. Мужчина вообщене способен что-либо ценить. Особенно такой шаг. Его можно посадить рядом, нонельзя заставить смотреть на мир своими глазами. У него свой взгляд, полныйлегкомыслия и ненависти к однообразию.

– Ты не права.

– Я говорю правду. Когда-то ты тоже любил свою жену, а она взнак признательности родила тебе ребенка. Прошло время, ты встретил меня. Онитебе больше не нужны оба.

Сашка молча смотрел на меня и курил сигарету.

– Завтра я вылетаю первым самолетом.

– Куда?

– В Москву, конечно. Куда же еще? У меня одна дорога. Если яи буду убита, то буду убита в своем любимом городе, на родной земле. А ну-ка,Саня, хватит грустить. Хрен с ними, с этими баксами! Жили же мы как-то без них!А ну-ка, включи мне джаз на полную катушку.

Сашка испуганно посмотрел на меня и включил музыку.

– Громче, черт побери, я же просила на полнуюкатушку! – закричала я.

Когда музыка заиграла громко, я скинула с себя халат, всталана пепел, оставшийся от сгоревшего полумиллиона баксов, и стала танцевать. Этобыл яростный, смелый танец совершенно обнаженной женщины на палубе пострадавшейяхты. Десять лет занятий балетом не прошли даром, я имела сногсшибательнуюпластику и способность перевоплощаться. Мое тело было инструментом, которым явладела великолепно. Встав на кончики пальцев, я сделала несколько откровенновызывающих движений. Это было действительно красивое зрелище, я знала это, таккак я, как никто другой, умела преподнести свое тело. Подул теплый морскойветерок, пепел поднялся и стал кружиться в танце вместе со мной. Он оседал намои руки, волосы, ресницы, обвивал плечи, а я ловила его ртом, неподдельновозбуждаясь, еще немного, и я сумею выразить ту дикую страсть, на которую быласпособна. Мои кончики пальцев были черные, с прилипшим воском от оплавившихсясвечей, соски на грудях стали твердыми, показывая огромное сексуальное желаниеи боевую готовность. Затем я раздвинула ноги пошире, набрала полные руки пеплаи, страстно танцуя, стала втирать пепел в свои точеные бедра и ягодицы.

– Яна, прекрати! – закричал Сашка. – Прекрати,слышишь, прекрати немедленно.

Но я ничего не видела и не слышала. Я ушла в танец, жилатанцем. Тогда он подошел ко мне и хотел схватить за руку, но у него ничего неполучилось.

– Не трогай меня. Отстань, понял?! Если хочешь, танцуй.

Тогда Сашка вернулся на прежнее место, не в силах оторватьвзгляд от совершенных форм моего тела и совершенного танца. Тут он вспомнил,что у него в сумке лежал фотоаппарат. Он взял его с собой, чтобысфотографироваться на память вместе. Недолго думая Санька достал его и сталщелкать – кадр за кадром. Он так увлекся, что нащелкал целую пленку. Когда неосталось ни одного кадра, Санька бросился ко мне и стал танцевать рядом. Затемпошел дождь. Даже не дождь, а настоящий ливень. Мы танцевали и радовалисьдождю, как малые дети. Со стороны могло показаться, что двое пациентов сбежалииз психиатрической больницы, угнали яхту и поплыли навстречу своей судьбе. Этобыл танец двух сумасшедших, полный страсти, ярости, скорби по предстоящейразлуке и дикой истерики по сгоревшим деньгам. Когда кассета закончилась, ябросилась к Саньке на грудь и громко зарыдала. Он гладил мои волосы и нежноцеловал. Мы даже не заметили, как начало светать, мы лежали совершеннообнаженные под проливным дождем, который тщательно смывал с нас остатки копоти.

– Нам пора, – тихо сказала я.

– Да, конечно, – прошептал Санька.

– Яхту жалко. Что ты будешь с ней делать?

– Пустяки. Эта яхта, как реликвия, на ней сгорел пакет, вкотором лежало полмиллиона баксами. Кому ни скажешь, никто не поверит.

– Это точно, – постаралась засмеяться я, но с трудомвыдавила лишь улыбку.

– Неужели сон подходит к концу? Я знаю точно, что все этобольше никогда не повторится. Я фотографировал тебя, когда ты танцевала, ты непротив?