Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я только сказал вам, что я, как солдат Ватиканской гвардии, подчиняюсь только ее приказам.
— Какой приказ вы ему отдали?
Готшальк показывает пальцем на окошко за его спиной. Позади скамейки, на которой как ни в чем не бывало сидит Калибан, окошко, темное от плотного тумана.
— Мы прибываем в Римини. Мы уже на окраине города, направляемся к крепости.
— Какой крепости?
Готшальк становится в командную позу: упирается руками в бока.
— Крепость атеистов, которые сопротивляются нашему Богу!
— Если они атеисты, как они могут сопротивляться Богу? — спрашивает Бун.
Дюран делает ему знак молчать.
Потом поворачивается к Готшальку:
— Предполагалось, что вы довезете нас до Венеции. Не думаю, что мы приехали туда. К тому же, вплоть до нескольких последних часов мы ехали на восток, а не на север.
— А, так вам это не нравится? Нет, мы еще не приехали в Венецию. Я довезу вас туда, но сперва мне понадобится ваша помощь.
— Зачем?
— Крепость Римини. Я думаю, что вы уже слышали о ней.
— Нет.
— То есть, могущественная верхушка Ватикана не интересуется тем, что происходит на границах?
Дюран не отвечает.
— Римини был притоном греха до тех пор, когда Бог не наказал нас огненным дождем. Это побережье было прибежищем порока и разврата, было фальшивым гимном демону. Каждое лето сюда приезжали толпы молодежи, преклонявшиеся эфемерным идолам удовольствия. Они плясали до отупения, употребляя запрещенные напитки и наркотики, продавая свои тела и совершая насилие. — Готшальк качает головой. — Короче говоря, жители Римини имели наглость не впустить меня в город месяц назад. Я отправил туда посланца, и эти варвары вернули мне назад его голову.
У него хватает наглости называть варварами других, у этого человека, который ослепил и покалечил беззащитную женщину.
— И чего вы хотите от нас? — невозмутимо спрашивает Дюран.
— Чтобы вы нам помогли. Ваша сила и оружие, объединившись с нашими, может повлиять на исход дела.
Дюран долго изучает его.
— Вы это делаете в первый раз?
— Что вы имеете в виду?
— Вы пытаетесь силой войти в город в первый раз?
Готшальк хмурит брови:
— Нет. Не в первый.
— А в прошлый раз? В прошлый раз это чем закончилось?
Готшальк фыркает:
— Плохо. Они отбросили нас. Из-за этого…
— Сколько людей вы потеряли во время этой попытки?
Он не отвечает.
— Так сколько? — настаивает Дюран.
— Двенадцать. У этих гадов был пулемет. Но теперь у них его нет. Мы его сломали.
— Вы в этом уверены?
— Конечно. И потом, они не ждут нападения. Вы видели туман? Сейчас день. Они все будут спать, кроме пары часовых. Мы можем захватить их неожиданно.
Капитан не отвечает. Он долго думает. Потом качает головой:
— Это не наша война. Я не вижу причин, по которым должен рисковать своей жизнью и жизнью моих людей ради нее. И кроме того, человеческая жизнь и так редка. Убийство — это преступление вдвойне.
Готшальк щурит глаза.
Потом улыбается.
И это не успокаивающая улыбка.
— Вы правы, капитан. Жизнь — это редкая драгоценность. Жизнь мужчин, женщин… Кстати, вот уже какое-то время я не вижу доктора Ломбар. Не знаете, куда она подевалась? Нет? Хм, а у меня есть одна идея. Больше того, не идея, а уверенность…
— Ты…
— Вы же не думаете, что я бы взял на борт шестеро незнакомцев безо всяких… гарантий, скажем так?
— Если ты ее хотя бы пальцем тронул…
— О, не угрожайте попусту, капитан. В данный момент вам не стоит злить меня. И потом, позвольте вам заметить, что у вас из оружия только ножи, а у моих людей — автоматы и винтовки… а еще у нас — красавица доктор Ломбар, — шепчет он с довольным видом.
Дюран сжимает кулаки.
— Вы за это заплатите.
— О, не беспокойтесь. Я человек слова и плачу по счетам. А теперь мои люди дадут вам ваше оружие. У нас есть чем заняться.
Меня потрясает то спокойствие, даже безмятежность, с которыми швейцарские гвардейцы готовятся к битве. Это люди без веры, или с верами, которые мне непонятны, непохожие друг на друга: уверенная в своих способностях, хорошо вымуштрованная армия.
Я смотрю, как они тщательно чистят автоматы, разбирая и собирая их выверенными движениями, молча. Это кажется почти ритуалом. Молитвой.
Я мало что понимаю в оружии, поэтому сажусь в угол. Свернувшись клубочком на полу, чтобы защититься от холода и страха, еще более ледяного, чем холод, я закрываю глаза и начинаю молиться.
— Джон… Отец Дэниэлс…
Голос тихий, почти шепот.
Это капрал Росси.
— Марко…
Глаза Росси блестят от слез.
— Я могу с вами поговорить?
— Конечно.
Я жду, пока он сядет. Он же вместо этого становится передо мной на колени.
— Я хотел сказать… Может быть, сегодня мы все умрем…
— Готшальк уверял меня, что нет.
Росси делает презрительный жест:
— Этот тип настолько лживый, что не узнал бы правду, даже если та укусила бы его за задницу.
Против своей воли я улыбаюсь.
— Я хотел сказать, что никогда не был хорошим христианином. То есть, черт подери, сложно верить, когда живешь в подобном мире. Для вас, тех, которые родились раньше, наверное, это по-другому.
— Наверное.
— Я хотел сказать вам… В общем, я всегда был верным слугой Церкви. Я делал именем Бога то… то, что никогда бы не стал делать сам.
— Ты поступал правильно.
Лицо солдата кривит гримаса не менее презрительная, чем тот жест, который он сделал в адрес Готшалька.
— Не будем говорить о Церкви. Поговорим обо мне. И о вас. После всего этого вы верите в то, что есть рай после смерти? И ад?
Я вздыхаю:
— Я склонен считать, что рай существует. В этом я уверен. А вот в ад я не очень верю. Мне кажется, что это вещь, недостойная Бога. Такая… мелочная.
Росси кивает. Я вдруг понимаю, что на протяжении всего путешествия я почти не замечал его присутствия. Он и Греппи были самыми молчаливыми членами команды.
— Если Рай существует, я хотел бы в него попасть.
— Как я могу тебе помочь?