Одна из женщин отправилась искать Цуй-люй. Едва она вошла в аллею, как повстречалась с Цзы-цзюань и Цуй-люй.

– Старая госпожа уже ушла? – спросила женщину Цуй-люй. – А где наша барышня?

– Я хочу тебя спросить о чашке, а ты говоришь о барышне! – недовольно произнесла женщина.

– Я как раз наливала для барышни чай, – ответила Цуй-люй, – но на мгновение отвернулась, а когда повернулась к ней, барышня исчезла.

– Госпожа сказала, чтобы барышни шли спать, – проговорила женщина. – Ты где-то бегала, а теперь не знаешь, где твоя барышня!

– Не может быть, чтобы барышни украдкой ушли, – возразили Цуй-люй и Цзы-цзюань. – Они, наверное, где-нибудь гуляют! Возможно, они пошли провожать старую госпожу! Мы поищем. Если барышня найдется, то и чашка найдется. Чего ты торопишься?

– Если мы будем уверены, что чашка у нее, торопиться нам незачем, – ответила женщина, – во всяком случае, завтра я приду за чашкой.

С этими словами она повернулась и ушла снова проверять посуду. Цзы-цзюань и Цуй-люй отправились к матушке Цзя. Но об этом мы рассказывать не будем.

Дай-юй и Сян-юнь вовсе не ушли спать. Просто Дай-юй заметила, что матушка Цзя вздыхает и что людей за столом мало. Тут еще Бао-чай и ее младшая сестра ушли домой, и Дай-юй почувствовала себя всеми позабытой и опечалилась. Она отошла в сторонку и, опершись на перила, заплакала.

Бао-юй в этот день был рассеян и не обращал ни на кого внимания: мысли его были обращены к Цин-вэнь, болезнь которой осложнилась. Когда госпожа Ван сказала ему, что можно идти спать, он беспрекословно удалился. Тань-чунь вследствие неприятностей, которые перед этим произошли у нее дома, тоже не имела никакого желания забавляться. Ин-чунь и Си-чунь все еще оставались здесь, но они никогда не дружили с Дай-юй, и поэтому из всех оставшихся одна Сян-юнь подошла к Дай-юй, чтобы утешить ее.

– Ведь ты умная девушка, а не бережешь себя, – сказала Сян-юнь с укором. – Как досадно, что Бао-чай и Бао-цинь все время с такой горячностью твердили, что нынешний праздник середины осени мы проведем вместе и устроим собрание поэтического общества, на котором будем сочинять парные строки, а получилось так, что они забыли о нас и сами ушли любоваться луной; собрание нашего общества не состоялось, и никаких стихов мы не сочиняли. Все-таки все родственники эгоисты. Недаром Сунский Тай-цзу[11] сказал: «Разве я позволю посторонним спать у своей постели?» Ну и пусть! Если никто больше не придет, мы с тобой вдвоем будем сочинять парные строки, а завтра всех пристыдим!

Дай-юй, не желая огорчать подругу, пытавшуюся утешить ее, сказала:

– Слышишь, какой стоит галдеж? Какие тут могут быть стихи?!

Сян-юнь в ответ засмеялась:

– Любоваться луной с этой горки хорошо, но луна красивее, если смотреть на нее, находясь у воды. Ты знаешь, что у подножия этой горки есть пруд, и у самой воды в углублении находится «павильон Кристальной впадины». Это название доказывает, что при строительстве сада люди проявили смекалку. На этой горке самое высокое место назвали «Лазоревым бугром», а самое низкое место у воды – «Кристальной впадиной». Слова «бугор» и «впадина», и знаки, которыми они пишутся, мало кто употреблял, потому употребление их в названиях террасы и павильона создает впечатление чего-то нового и оригинального. Чувствуется, что человек, придумавший эти названия, не пожелал рабски копировать установившиеся образцы. Эти два места – одно наверху, другое внизу, одна светлое, другое тенистое, одно на горке, другое у воды – созданы специально для того, чтобы любоваться луной. Те, кому нравятся высокие горы и бледная луна, подымаются наверх, те, кто предпочитает яркую луну и чистые волны, спускаются вниз. Хотя в просторечье слова «бугор» и «впадина» читаются и пишутся несколько по-иному, чем в литературе, все равно их считают грубыми. Слово «впадина» я встречала всего один раз в стихотворении Лу Фан-вэна, где есть строка: «Во впадине на тушечнице древней туши накопляется немало…» Ну разве не смешно, что за это некоторые упрекали поэта в банальности?

– Это слово употреблял не только Лу Фан-вэн, но и многие другие поэты и писатели древности, – возразила Дай-юй. – Для примера можно привести «Оду о зеленом мхе» Цзян Яня[12], «Книгу о чудесах» Дунфан Шо[13], рассказ «Чжан Сэн-яо[14] расписывает кумирню». Просто наше поколение этого не знает и ошибочно относит это слово к простонародному. Скажу тебе по правде: это я предложила употребить в названиях павильона и террасы эти два слова. Когда отец испытывал способности Бао-юя, тот предложил неудачные названия. Тогда я написала эти и показала старшей сестре, а та велела показать дяде, и тот использовал их… Ну ладно, пошли в павильон.

Они спустились вниз по склону, свернули за выступ горки и очутились в «Кристальной впадине». Вдоль берега пруда до самой дорожки, ведущей к «павильону Благоухающего лотоса», тянулась бамбуковая ограда. Здесь по ночам дежурили только две служанки. Так как в зале, на «горе Лазоревого бугра», господа любовались луной, они погасили лампу и улеглись спать.

Видя, что лампа погашена, Дай-юй и Сян-юнь очень обрадовались.

– Вот и хорошо, что они спят. Сядем под навесом и полюбуемся отражением луны в воде.

Они присели на бамбуковые пеньки.

Огромная луна отражалась в пруду. Ее сияние разливалось в воде, и девушкам казалось, будто они попали в хрустальный дворец царя рыб[15]. Внезапно налетел порыв ветерка, и поверхность пруда подернулась бирюзовыми морщинками. Все вокруг было так прекрасно, что на душе становилось светлее и радостнее.

– Как хорошо было бы выпить вина и покататься на лодке! – воскликнула Сян-юнь. – Если б я была дома, я так бы и сделала.

– Правы были древние: «Если добьешься исполнения всех своих желаний, что сможет тебе тогда доставить наслаждение?» – засмеялась Дай-юй. – Нам и так хорошо – к чему еще лодка?

– «Захватив Лун, заришься на Шу»! – проговорила Сян-юнь. – Такова уж человеческая природа!

В этот момент до девушек донесся протяжный звук флейты.

– Старая госпожа и госпожа веселятся, – заметила с улыбкой Дай-юй. – Эта флейта придаст нам вдохновения. Давай сочинять пятисловные уставные стихи, – они ведь нам нравятся.

– На какую рифму? – спросила Сян-юнь.

– Сосчитаем палочки в этих перилах – отсюда и до сих пор – какая будет по счету последней, ту рифму и возьмем[16].

– Великолепно! – одобрила Сян-юнь.

Они встали и принялись считать палочки. Их оказалось тринадцать.

– Как назло, тринадцатая рифма! – сказала Сян-юнь. – Эта рифма употребляется редко, боюсь, что нам не удастся на нее что-либо сочинить.