Карен последний раз посмотрела на Отца.

– Ты мог стать кем-нибудь. Но моя дочь станет. – Будучи в восторге от своих драматических прокламаций, она повернулась и бросилась к двери. – Лучше быть дьяволицей, чем унылым, сентиментальным глупцом.

Дверь закрылась, и Отец снова остался один.

Он задался вопросом, почему два года назад она оставила его в живых. Возможно, потому что двойное убийство и похищение ребенка привлекло бы больше внимания; она наверняка продумала все до мелочей. Но он понимал, что был и еще один мотив: она хотела, чтобы он страдал, хотела причинить ему самую сильную боль: боль от потери ребенка. Она считала себя божественной, как и свои идеи о наказании для тех, кто осмелился ее обидеть или просто бросить ей вызов. Не существовало никакого великого откровения, которое можно было бы разглядеть в данной ситуации. Он был просто еще одной душой, затерянной в стаде животных, спасающихся от лесных пожаров, блеющих от испуга перед наводнением или гибнущих от голода и падающих грудами костей на пыльную почву. Людей убивали каждый день, оставляли голодать, порабощали, топили, давили, морили пандемиями, даже вирусами, передаваемыми их близкими, за которыми они ухаживали. В мире, который остался, похоже, торжествовали лишь жестокие, безжалостные и бессовестные. И для его вида это было, пожалуй, самой страшной трагедией.

Когда Отец внутренне смирился с концом, его мысли, казалось, застопорились, а затем стали слишком активными. Но потом он вспомнил о грядущем монархе, Короле Смерть, в лохмотьях, с черными семенами, падающими из костлявых пальцев, колоссальном и безразличном ко всему жнеце. И он взмолился, чтобы Король Смерть покончил со всеми, кто короновал себя на этой ужасной земле.

Возможно, никто из них не достоин навязывать жизнь ребенку. Возможно, забвение было бы к лучшему. Этот мир полностью выпотрошил его и обескровил. Отцу удалось неплохо поработать, и он был поражен тем, что зашел так далеко, что оказался в нескольких дюймах от своей дочери. И она была жива. По крайней мере.

Усталый, старческий голос громко произнес сквозь спутанные мысли. Все кончено. Дрожа от холода, он признал, что смерть теперь будет для него единственной милостью.

Дверь открылась, и в помещение вошли мужчины. Их лица были скрыты балаклавами. Не говоря ни слова, они разложили лист полиэтилена, развернули мешки для трупов и расстегнули их. Установили на штатив маленькую камеру. Извлекли из черного ящика предмет, завернутый в грязную ткань, и развернули его. Это было мачете без чехла. Старая сталь тускло поблескивала.

Один из мужчин покинул комнату и вернулся с Мирандой. Голова у нее была скрыта черным капюшоном. Мужчины взяли ее обмякшее тело под руки и затащили на импровизированную бойню.

В тот момент Отец стал молиться, чтобы она больше не очнулась. Из горла у него вырвался всхлип, и этот звук шокировал его. Он молился, чтобы его жена, мать, подарившая ему Пенни, никогда не узнала, как близко он в конце концов оказался к ее маленькой девочке.

Когда Отцу освободили лодыжки и столкнули со стула, он упал на колени на полиэтилен, рядом с бесчувственным телом жены, и попытался дотянуться до нее связанными руками. Но она была слишком далеко, как и почти все последние два года. Поэтому он стал думать о дочери. Вспомнил, как держал ее за руку, когда они давным-давно шли по красному песку далекого, продуваемого всеми ветрами пляжа в поисках раковин.

Свет в помещении замерцал.

– Папочка любит тебя, – сказал Отец, перед его глазами стоял образ девочки, не перестающей улыбаться. При всей ее близости она никогда еще не была так далеко, как сейчас.

А затем он закрыл глаза на весь проклятый мир.

Потолочные светильники погасли.

Каждое мгновение, казалось, тянулось из центра его разума, гудя как высоковольтный кабель, и Отец продолжал ждать, когда холодная сталь рассечет ему шею. Он держал голову опущенной, крепко зажмурившись и стиснув зубы из страха, что вскоре сможет увидеть свое стоящее на коленях тело с того места на полу, куда скатится его голова.

Отец попытался остановить карусель своих последних мыслей, поскольку тот единственный образ, который он будет лелеять, умирая, сохранит в нем бодрость до самого конца. Он до последнего будет оставаться с ней.

Из-за спины раздался голос с сильным акцентом:

– L’Homme devant la mort. Йона Аберджиль.

Дверь снова открылась, и в гараж ворвался запах сырости и свист ветра.

Послышался удаляющийся звук шагов по бетонному полу.

Два выстрела потрясли воздух, затем последовал резкий удар по дереву. Звук падения чего-то тяжелого завершил интерлюдию.

Шелест одежды у него за спиной намекал на поспешность движений и сопровождался сиплым дыханием.

Со стороны первого залпа раздалась короткая череда выстрелов, слабым эхом отразившаяся от бетонных стен.

За спиной послышался чей-то удивленный возглас, за которым последовало низкое кряхтение. Потом что-то зашуршало, и раздался мясистый шлепок об пол.

Кто-то тихо пробормотал несколько слов на иностранном языке.

И наступила тишина.

Наконец Отец сдвинулся с места. Повернул голову и огляделся. Один из «Королей», тот, который был в кожаной куртке, лежал, распластавшись, на сером полу. Отец поднял голову, чтобы разглядеть что-нибудь в полумраке, там, куда через дверь и одинокое оконце над ним падал серый свет. Соленая корка на лице треснула, и он заметил второго мужчину, сидевшего, прислонившись к стене возле двери; его закрытое маской лицо поблескивало чем-то черным и будто дымилось. Они оба были застрелены: его похитители, его палачи.

– Ты не смог бы сделать это в одиночку. Я ж тебе говорил. – В глубине комнаты, прислонившись к стене слева от Отца, стоял Олег Черный. Жутко ухмыляющийся, бледный тощий силуэт. Он держал в руках автоматическую винтовку, которую Отец видел в сумке для инструментов. – Еще я позаботился о телохранителе сучки, там, на улице, а потом об этой парочке. – Олег плюнул в сторону трупа. – Сучка и ее дружок не захотели смотреть, как ты умрешь, поэтому юркнули в свой домик, как пташки. Думаю, я оставлю одного из них тебе. Того глупца. Но сучка, мне очень жаль это говорить, – моя. Это не обсуждается. Она заплатила за убийство Симми и станет моим последним знаком. Твоя дочь жива, и сегодня ты вернешь ее себе, так что, думаю, мои доводы берут верх.

Отец сглотнул и снова посмотрел на мертвеца у себя за спиной.

– Зачем?

Костлявое лицо ненадолго застыло в гримасе боли. Олег посмотрел на потолок и, казалось, на этот раз сплюнул, чтобы избавиться от страданий.

– Думаешь, я не знаю, что такое потеря? Может, мы с Симми так и не избавились от того, кем мы были раньше. В этой жизни вполне естественно быть использованным и убитым. Мы знали это. – Он повернулся к Отцу и отошел от стены. – Но можно ли отказать любовникам в мести? Неужели это исключительное право отцов? Ты пришел, чтобы отомстить не только за себя, но и за меня. Подумай об этом – никто из нас не смог бы сделать это в одиночку. То, что ходит рядом с нами, заточенное между нашими знаками, сблизило нас. Разве мы оба не были готовы на все ради нашей мести? Разве мы не одинаковы, мы с тобой? Разве мы не отказались от себя ради тех, кого любим и кого потеряли. Мы два года ползали по краю адской бездны. Это очень мощная магия, мой Красный Отче. В другом месте мы были раскалены добела.