Она подошла к нему решительно и агрессивно.

– Ты выглядишь ужасно. Ты хоть думал, какой будет ее реакция? Но насколько я помню, ты никогда не думал ни о ком, кроме как о себе. Я имею в виду, что ты собирался делать, взорвать двери дома, в котором находится ребенок? – Она покачала головой, закрыв глаза, чтобы подчеркнуть негодование.

– Она – не твой ребенок!

Карен вздрогнула и инстинктивно прикусила щеку.

– Ты украла ее! Похитила ребенка у родителей! Из мести! Потому что ты была разочарована? Потому что не смогла справиться с отказом? Потому что ты чокнутая! Ты похитила ребенка! Я знал, что ты ненормальная, но чтобы настолько…

Карен попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась кривая гримаса. Глаза даже близко не соответствовали задуманному выражению. Ноздри расширились, она сделала глубокий вдох.

– Все эти «отчего да почему» больше не имеют значения. – Она потрясла в воздухе тощей рукой, будто отбрасывая в сторону пустяки, из-за которых ее сейчас привлекли к ответственности. – И знаешь что? Когда я сейчас смотрю на нее, я даже не думаю о тебе.

Отец ошеломленно разинул рот.

– Ты… сумасшедшая? Дело не в тебе. И не в твоих чувствах. Ты похитила ребенка. Ее мать… ее настоящая мать и отец будут убиты в твоем доме. Убиты из-за тебя!

Карен закрыла глаза и развела в стороны на уровне бедер руки с подрагивающими пальцами, будто занимаясь какой-то успокаивающей техникой.

– Сомневаюсь, что мы когда-нибудь договоримся насчет того, кто виноват во всем этом. Как бы мы смогли? – Затем она громко рассмеялась, будто над его глупостью. – А ты знал, что я потеряла ребенка? Твоего ребенка, нашего ребенка? М-м-м? У меня случился выкидыш, и я даже не могла поделиться этим с тобой, не могла обратиться к тебе, когда нуждалась в твоей поддержке. Потому что ты сбежал.

Отец сглотнул, неожиданно для себя пораженный откровениями, о которых не имел понятия.

– Но я не собираюсь вспоминать это, вспоминать, насколько сильно ты ранил меня. Сейчас важно только то, что лучше для Ясмин. Неужели ты ничего не понял из того, что тебе объяснил мой партнер? Ты никогда не мог удовлетворить потребности Ясмин. Боже мой, ты хоть смотрел на себя? Твоя жизнь давно покатилась под откос. Даже здесь, в тот момент, когда я вошла в ту дверь, я увидела, насколько ты мутный, блеклый и неправильный.

И что она подумает о тебе, если узнает, что ты сделал? Ты искренне думаешь, что годишься быть отцом? Что способен заботиться о ребенке? Но ты все равно вторгаешься сюда, спустя все это время, ставя под угрозу ее жизнь, чтобы заявить права на привилегию, которую утратил давным-давно?

Отец попытался встать со стула, но тот лишь слегка заскользил по цементному полу.

– Она моя! Моя… – взревел он сквозь прохладный воздух, заглушив далекое, непрерывное завывание ветра. Кожа на внутренней стороне одного запястья лопнула. Свежий шок от агонии, охватившей лодыжки, быстро притупил его ярость и заставил задыхаться от боли. Его тело содрогнулось, будто сквозь кровь прошло большое облако пузырьков; когда они достигли головы, в глазах у него побелело.

Сквозь грязную пелену негодования и отчаяния он также ощутил, что Карен упивается моментом. Для нее это была возможность, о которой она, вероятно, тайно мечтала, после того как он ушел от нее. И он ничего не мог с этим поделать.

– Ты и твоя женушка, эта бесхребетная сучка… Лучшая семья? Семья для такой особенной девочки? Для Ясмин?

Отец чувствовал, как она сердито показывает на закрытую дверь в комнату, но больше не мог видеть перед собой эту женщину и не сводил глаз с цементного пола. И все же ее голос продолжал проникать ему в голову, как и голоса всех тех, кто оказался наделен полномочиями в этом бесконечном кризисе, искажал правду и неблагоприятные обстоятельства, изменял перспективу в своих интересах.

– Миф о приоритетности естественного родительства, за который ты цепляешься, вскоре станет мифом в буквальном смысле. Мой партнер и я – это все, что когда-либо потребуется этой девочке. И я дам ей то, чем ты никогда не сможешь ее обеспечить. Ты до сих пор понятия не имеешь, не представляешь, как ей повезло быть здесь, с нами.

Ее уверенность возрастала вместе с громкостью ее голоса, когда она заверяла себя в своей правоте и оправдывала свои действия, как всегда делала и будет делать.

– Думаешь, я позволю, чтобы твои ошибки повлияли на будущее моей дочери? – Голос Карен превратился в далекий крик за сужающимися красными стенами его разума, и Отец пожелал себе полной глухоты, сердечного приступа, смерти.

– Да, моей дочери! Моя дочь ни в чем не будет нуждаться. Знай это. У нее будет такая жизнь, которую ты даже не в состоянии себе представить. Прошлое здесь не играет роли. Уже не играет. Единственное, что заботит меня – это то, как дать моей дочери самое лучшее. И ты должен знать, что это не ты. Или, скорее, не то, что от тебя осталось. – Вероятно, убедившись, что он наконец приблизился к пониманию, Карен понизила голос, и Отец почувствовал, что ее злое лицо растянулось в довольной улыбке. – И эта… эта кара тоже не случайна. Это – благословение. Дар хаоса. Будет страшно, но последует воскресение. Контролируемое восстановление. Ясмин не пострадает. Она выживет и проживет долгую жизнь, здоровая и защищенная. С нами. Моя девочка выживет. Моя семья выживет. И я не позволю, чтобы что-то угрожало моей семье.

Если б Отец смотрел, то увидел бы, как Карен расширяет глаза, вызывающе и характерно, при произношении слов, которые, как он предполагал, были заготовлены до их очной ставки. Он догадывался, что, после того как он разбудил весь дом и был схвачен, она тщательно подготовила свой наряд и внешний вид. Потратила на подготовку несколько часов, чтобы выглядеть наилучшим образом во время их решающего столкновения. Он догадывался, что она почти дрожала от волнения, предвкушая встречу с ним, чтобы сказать ему, что она победила, что он заблуждался и что ей сейчас лучше. И лишь это имело для нее значение. Готовая всегда идти до конца, она не изменилась ни капли. И хотя Отец глубоко сожалел об убийстве женщины, он знал, что сможет сделать это снова.

Он снова поднял глаза, но мог лишь смотреть на нее так, как раненый, загнанный в угол ребенок смотрит на взрослого, обезумевшего от своих фантазий и ярости. Он плюнул на пол.

– Пенни – не твоя. И никогда ею не будет. Она – не твоя дочь. – Он покачал отяжелевшей от усталости головой. – И я умру, осознавая это, как и ты. Как и ты, дьяволица.

Дверь открылась, и появился ее жених в маске.

– Они хотят войти, Карен. – Он произнес это, как секретарь, передающий инструкции своему работодателю.

Накачанные губы Карен скривились от отвращения. Она нервно заморгала, вспомнив о своих гостях и о том, что должно произойти у нее в доме. Встревоженно застучала указательным пальцем, затем повернула голову к двери и кивнула.

– Я почти закончила.

Дверь закрылась.