— Нет, клубнику только на десерт. Иначе ничего не будет есть.

— Ну, конечно же, на десерт обязательно, — еще более склоняясь к ребенку и еще нежнее проговорила Оксана. — Ах, какое же платьице у тебя красивое…

Светлана Алексеевна стала рассказывать о младшей дочери Анжеле, которая должна была приехать на днях из Москвы. Но Харитошкин перебил ее, вернее он вовсе не обращал внимания на нее, а когда ему потребовалось что-то сказать, он сказал, ни вникая в такие смутные обстоятельства как болтовня женщины:

— Не пора ли?.. — Он через плечо взглянул на часы в углу: — Так ведь пора!

Поднялся, и все остальные тоже встали, чтобы направиться в столовую. Харитошкин, проявляя особую рачительность, сам взял из гостиной початую бутылочку водки и понес к столу. Земский заметил, что недопитая чекушка водки к тому же была магазинной и далеко не самой дорогой — Земский бывало покупал что посолиднее. «Урод…» — привычно думал он о тесте. Он знал, что за столом тесть кое-как умел держать нож в правой руке, но левой все равно мог спокойно полезть в тарелку пальцами, чтобы подцепить что-нибудь не шибко поддающееся вилке, а заодно и прихрюкнуть, почавкать и слегка рыгнуть — «свои же вокруг», или в задумчивости мог задрать низ дорогой толстовки и почесать пятерней бледно-рыжее пузо. А под завязку еще и анекдот потравить: «…волос у нее шибко кучерявый, Петька… Ха-Ха-Ха!..» А после ужина Харитошкин мог запросто распорядиться, чтобы оставшуюся нетронутой еду дворня не доедала и не выбрасывала, а поставила в холодильник и утром, разогрев, подала к завтраку. Совсем откровенные объедки тоже нужно было сохранить, чтобы позже хозяин собственноручно покормил собак.

Впрочем Земский по-своему отплачивал тестю — не за простецкие выходки, которые и самому Земскому вовсе не были чужды, а за те натянутые отношения, которые в тесте порой граничили с открытым пренебрежением. Земский мог ответно рассказать анекдот: «Встречаются два англичанина. Один спрашивает: сэр, что нужно было сделать, чтобы стать джентльменом? Нужно было закончить Оксфорд, отвечает второй. Так я же его закончил! Его нужно было закончить вашему прадедушке».

* * *

Вдогонку стали в унисон играть часы из противоположных углов гостиной. Какая-то мелодия из классики. Земский не мог знать, какая — просто потому что классическая музыка для него существовала в параллельных мирах, прорываясь в действительность случайными выплесками — вот такой игрой часовых электронных начинок или ошибочными нажатиями не на ту кнопку телевизионного дистанционника. Однако игра была приятной, причем часы из дальнего угла выдавали скрипку, из ближнего — фортепиано.

У стола Харитошкин преобразился, в нем как-то сразу это стало видно, его потаенная внимательность к происходящему и к людям исчезла, он даже показался на минуту беспомощным, выдавая свое гурманство маленькими движениями и мимикой — жадновато заблестевшими глазами, которыми он быстро обежал стол, и какой-то несдержанной суетливостью. Хотел сесть не на стул даже, а в стул — настолько велик был этот его персональный стул, стоявший во главе, по сравнению с другими, сделанный опять же под старину. Но не сел. Словно фокусник, стал, быстро пощелкивая пальцами, манипулировать рукой над столом, показывая, что чего-то не хватает.

— Оксана! А где же?..

— Ой, Александр Иванович, пять минут. Мариночка уже доваривает.

— Ну хорошо… — Наконец уселся, и над его головой со спинки стула ощерилась пасть резного льва с золотыми клыками и позолоченной гривой, готового одновременно обхватить голову седока внушительными лапами с золотыми когтями. Все остальные тоже расселись на свои более скромные места: по правую руку Светлана Алексеевна с внучкой, по левую — Лада и Земский.

— Ну, — опять протянул Александр Иванович и, опережая Оксану, стал сам наливать себе водку из принесенной из гостиной початой бутылочки. Официантка сноровисто обошла с вином женщин.

— Мне совсем немного — я за рулем, — сказала Лада.

— Так вот же — трезвенник, он и поведет, — удивленно сказал Харитошкин.

— Он? — с неудовольствием покосилась на мужа Лада. — Он не поведет. У него прав нет. Я их порезала.

— Как порезала?

— Ножницами, — спокойно сказал за Ладу Земский. — Бац-бац и в клочья.

Тесть второй раз за вечер начал смеяться — громко, задорно, показывая пальцем то на Ладу, то на Земского и проговаривая сквозь смех:

— Ножницами!?. Ну, молодец! — Потом немного успокоился: — Выпей. Разрешаю. Дам водителя. А хочешь, наряд ГАИ пришлют, они сопроводят.

— Не надо мне ГАИ, что ты все выдумываешь!

— Хорошо, выпей. — Сам поднял свою рюмку, коротко сказал: — Ну, будем!

Смех все еще ходил по его лицу, он не мог и не хотел сразу успокаиваться. Чуть тюкнув рюмкой о фужер дочери и — уже с неохотой о фужер жены, вкусно выпил водочку, нацепил вилкой белый грибочек, вкусно же закусил и только тогда кивнул официантке. Оксана скинула с тележки большую салфетку и, своим полнеющим телом огибаясь вокруг сидевших и при этом никого не касаясь, стала ловко и тихо ставить перед каждым по блюду. И у каждого было свое блюдо, что заранее обговаривали по телефону Лада с мамой. У тестя такой порядок был заведен еще со времен его первого ресторанного бизнеса. Он сам любил покушать и гостей никогда голодными не отпускал. Перед ним водружена была широкая плоская тарелка с горкой отварных крахмалистых картошек, присыпанных укропчиком, с оплывающим на вершине кусочищем сливочного масла и пара внушительных свиных отбивных. Да еще тесть подцепил вилкой несколько тонких пластинок сала, обмазанного давленным чесноком и черным перцем и сгрузил в тарелку рядом с картошечкой, а с другой стороны, потеснив отбивные, навалил квашеной капусты и пару малосольных огурчиков.

Земскому тоже положили отбивную и картошечку — но жареную во фритюре, и скромной французской порцией — шпинатику, как он и просил.

Внутри Харитошкина точно оживал Собакевич, наливался удовольствием, основательностью, и было видно, как только что закусив белым грибочком, а теперь расправляясь с румяной отбивной, Собакевич, сам становясь все румянее, из самых глубин довольной урчащей утробы готовился произнести речь во славу простой, жирной и вкусной русской еды, перед которой устрицы, омары и трюфеля — сущее баловство и шулерство. Текли еще только первые минуты ответственного молчания, позвякивания вилок и ножей о тарелки и невольных редких звуков жевания и вздохов. На этот раз Земский ошибся — Собакевич открыл рот и сказал совсем не то, что ожидалось:

— Ну что, зять-нечего взять?.. — Сказал, впрочем, в раздумье, будто издали прицеливаясь к теме, да опять отвлекся на трапезу.

И тут Верочка захныкала:

— Я не хочу печенку…

— Детка, это не печенка, это фуа-гра, —