Для Артура это означало перемены.

Все, никакого больше безмятежного сна, никаких больше тихих вечерних бесед, игр в вист или в нарды, никаких больше ленчей дома – вовремя, чтобы успеть на работу, никаких больше тостов с корицей и апельсинового сока на завтрак. Все, что ему осталось – это однополосное шоссе, перемещаться по которому ему предстояло в одиночку.

Ему пришлось научиться обедать в ресторанах, найти место, где у мамы хранилось чистое белье, привыкать отсылать одежду в прачечную.

А еще до него начало доходить – спустя шесть лет после маминой смерти – что он может видеть будущее. Иногда. Не то, чтобы это его встревожило. Даже удивило не слишком. Слово «устрашило» относительно его видения будущего ему вообще не приходило на ум, так что, если бы не вид всепоглощающего огня конца света, эта его способность не причиняла бы ему никакого беспокойства.

Но он это видел, и это обстоятельство меняло все.

Потому что теперь, когда ему предстояло умереть, когда ему осталось две недели и ни дня больше, ему необходимо было найти себе хоть какую-то цель. Не мог же он взять и умереть, жалея о чем-нибудь. И вот он сидел в кресле-качалке с высокой спинкой в темной гостиной, в пустом восьмикомнатном доме, а цели так и не находилось.

Собственная смерть никак не укладывалась у него в голове. Осознание маминой смерти уже далось ему нелегко, хотя он понимал, что рано или поздно это произойдет (хотя связанные с этим последствия ему в голову не приходили). Совсем другое дело – его собственная смерть.

–Как человек может дожить до тридцати девяти лет и не иметь ничего?– спрашивал он себя.– Как такое вообще возможно?

И ведь так оно и было. Он не имел ничего. Ни таланта, ни достижений, ни наследства, ни цели в жизни. И, перебрав в уме все свои недочеты, он дошел до самого существенного из всех. Того, из-за которого он не мог считать себя настоящим мужчиной, как бы ему этого ни хотелось. Отсутствие женщины. Он до сих пор оставался девственником; он ни разу не обладал женщиной.

В последние оставшиеся Земле две недели Артур Фулбрайт понял, наконец, чего хочет. Хочет больше всего остального, больше славы, или богатства, или положения в обществе. В последние свои дни на Земле он желал простого, незамысловатого.

Артур Фулбрайт желал женщину.

Деньги кое-какие у него имелись. Мать оставила две тысячи долларов наличными и вценных бумагах. У него самого на банковском счету лежало еще две. Всего выходило четыре тысячи, и это вдруг сделалось ужасно важным, но только до определенного момента.

Идея купить женщину пришла к нему после долгих размышлений. Первую попытку он предпринял со знакомой молодой женщиной, машинисткой из счетного отдела его конторы.

–Джеки,– обратился он к ней при первой подвернувшейся возможности.– Не согласитесь ли вы… ну… не сходите ли вы со мной на… это… концерт… или как?

Она удивленно уставилась на него: «Что за диковина! Он ли это?» Однако, прикинув альтернативу на вечер (выкурить косяк и вымыть голову в обществе подруги), приняла его приглашение.

В тот же вечер она сжала кулак покрепче и врезала ему под вздох с такой силой, что у него слезы навернулись на глаза, а вздохнуть нормально он смог не раньше, чем через час.

На следующий день он старательно обходил стороной блондинку с собранными в хвост волосами, копавшуюся в разделе исторических романов публичной библиотеки. Ее он видел в отрывочных видениях будущего слишком часто, так что знал, что она собой представляет: замужем, не удовлетворена в браке, не носит кольцо специально, чтобы досадить мужу. Он видел себя, вовлеченным в неприятную историю с участием этой девицы, библиотекарши и библиотечного охранника. В общем, он и библиотеку обходил стороной.

По мере того, как вторая неделя близилась к концу, по мере того, как Артур все отчетливее осознавал, что мужчины пользуются для заманивания девушек специальными, неизвестными ему технологиями, до него доходило и еще кое-что: его время истекает! Возвращаясь поздно вечером домой, встречая редких прохожих,– редких, но обреченных на скорую смерть в огне – он понимал, что отведенное ему время истекает удручающе быстро.

Теперь простое желание сменилось страстью, занимавшей все его мысли, мотивировавшей его так, как ничто прежде. Он проклинал маму за ее мягкие манеры уроженки Юга, за ее белую плоть, словно связавшую его пуповиной по рукам и ногам, за свою – страшно сказать – импотенцию. За ее неприхотливость, за ее удовлетворенность всем, из-за которых ему так легко жилось в мире, полном непринужденного самодовольства.

Из-за которых он умрет в огне вместе со всем остальным миром… умрет неполноценным.

На улице царил холод. Фонари раскачивались, окруженные неземным сиянием. Где-то вдалеке прогудел и тут же затерялся в темноте автомобильный гудок. Взревел дизелем задержавшийся на светофоре грузовик и тоже растворился в ночи. Мостовая отсвечивала цветом тухлятины, а звезды словно утонули в чернилах безлунной ночи. Он поежился и крепче запахнул плащ, согнувшись, противостоя встречному ветру. Где-то залаяла собака; всоседнем квартале хлопнула дверь. Он сделался как-то особенно восприимчивым ко всем этим звукам, он хотел жить с ними в доме, полном любви и уюта. Будь он даже парией, уголовником, прокаженным, да кем угодно – он не мог больше жить в одиночестве. Он ненавидел философию общества, позволявшего людям вроде него взрослеть без цели, без надежды, без любви. Без всего, чего ему сейчас так отчаянно не хватало.

На перекрестке в нескольких домах от него вынырнула из тени девушка; ее каблуки звонко простучали по тротуару, потом по мостовой, когда она переходила улицу, а потом начали удаляться.

Он срезал по чьему-то газону и уже нагонял ее, не особенно осознавая, что делает, когда ему открылось очередное видение.

Изнасилование.

Слово расцвело у него в мозгу тропическим цветком с огненно-красными лепестками, выросло до немыслимых размеров и начало усыхать, темнея по краям, пока он продолжал спешить, низко опустив голову, сунув руки в карманы, к точке перехвата.

Способен ли он на такое? Хватит ли у него дерзости? Он знал: она юна, красива, желанна. Не может не быть такой. Он опрокинет ее на траву, и она не будет визжать, но будет тиха и покорна. Да – и никак не иначе.

Он забежал вперед, в точку, где она должна будет пройти, и улегся на влажную землю под кустами в ожидании ее. Вдалеке уже слышалось цоканье ее каблучков, отсчет шагов, оставшихся до того момента, как он набросится на нее.

А потом, все еще снедаемый желанием, он увидел новые картины. Лежащее на улице скрюченное, полуобнаженное тело. Толпу кричащих мужчин, размахивающих веревкой с петлей на конце. И маму с белым как мел, искаженным от ужаса лицом. Он крепко-крепко зажмурился и прижался щекой к земле. Земля стала его матерью-утешительницей. Он сделался маленьким мальчиком, нашалившим и нуждавшемся в утешении. Так он и лежал, пока девушка процокала мимо. Пылавшее жаром лицо понемногу остыло, он снова обрел способность здраво рассуждать, и наступил последний день.