с «бывшими комбатами». Одним из таких «комбатов» был А. С. Черняев, который с Горбачевым пережил «звездные часы» своего реального бытия в большой политике.

Наш Граф

Не знаю точно кто, наверное, Саша Бовин, любивший всем давать прозвища, назвал его Графом. Так называли его и все мы, птенцы Румянцевского гнезда, разлетевшиеся из Праги, из международного журнала «Проблемы мира и социализма», по разным весям, вернее, по разным учреждениям, научным институтам, газетам и журналам.

Черняев заметно выделялся среди нас. Были в нем какой-то аристократизм духа, чувство собственного достоинства и доброжелательности к людям. Никогда не выказывал он перед окружающими своей эрудиции, явного интеллектуального превосходства и общался с друзьями и коллегами с какой-то присущей ему толерантностью, как теперь бы сказали, тогда этого слова в ходу еще не было. Умел выслушать другого, не согласиться, если считал это нужным и важным, но никогда не «переходил на личности». Что и говорить, было в нем нечто от аристократа, а может, просто хорошее воспитание в традициях русской культуры.

Во всяком случае, его индивидуальная культура совсем не соответствовала тому образу ответственных партийных товарищей с брюшком и отвисшими физиономиями, что ходили по коридорам Международного отдела ЦК. Эта его индивидуальная культура, строго говоря, не соответствовала и тому, чем ему приходилось заниматься по службе в этом отделе многие и многие годы. Спасало выработанное с годами «двоемыслие» при сохранении «внутренней логики», как сам он это определил в своей замечательной и недооцененной, на моя взгляд, книге «Моя жизнь и мое время». Да, спасать-то оно спасало, но не всегда. После ввода Советских войск в Прагу в августе 1968 года был он готов бросить всё и уйти куда глаза глядят.

Юрий Карякин и Анатолий Черняев на Первом съезде народных депутатов. Июль 1989

Так или иначе, звали мы его Графом. Но я еще называла его и «нашим сватом», потому что он, вовсе не предполагая этого, как-то мимоходом, предопределил мою судьбу, «сосватав» нас с Карякиным[58], и прошел через всю нашу с Юрой жизнь. Порой был совсем рядом, порой отдалялся, но в самые трудные дни, когда решался – не преувеличиваю – вопрос жизни и смерти, оказался самым надежным другом.

В конце «оттепели», когда в «Правду» на место Алексея Матвеевича Румянцева пришел чинуша Зимянин и стало ясно, что Карякину с ним не работать, Черняев посоветовал: «Создается новый академический Институт международного рабочего движения. Не обращай внимания на название. Там директором будет Тимур Тимофеев, человек широких взглядов. И поскольку ему, сыну американских коммунистов, благоволит Борис Николаевич Пономарев (заведующий Международным отделом ЦК. – И. З.), думаю, там можно будет спокойно работать». Карякин так и сделал и проработал в этом институте до пенсии, хотя занимался и другими делами: Достоевский, Театр на Таганке, «Современник», публицистика…

Сам Толя, как нам казалось, спокойно принял решение работать в Международном отделе ЦК. Там на излете «оттепели» сложилась группа консультантов из умных, образованных и широко мыслящих людей (Александр Бовин, Георгий Арбатов, Олег Богомолов, Николай Иноземцев). Им представлялось, и до какой-то степени так и было, – появилась возможность как-то влиять на политику. И хотя влияние это было ограниченным, им удавалось в тех материалах, что они писали для Брежнева и «руководства», корректировать формулировки, чтобы – как заметил в своих дневниках А. С. Черняев – «не провоцировать разрастание „холодной войны“, не тянуть дело к катастрофе. Ведь если бы речи для Брежнева, Андропова и т. п. попали в руки черносотенцев, которых было полно наверху, то неизвестно, чем бы кончились 70-е годы».

Правда, мне помнится, Юра подтрунивал частенько над своим другом: «Ну что, вписал свое деепричастие?» У друга всегда хватало чувства юмора отшутиться. Но так ли просто все было? Теперь, когда я уже после ухода нашего друга из жизни внимательно перечитываю его книги, меня вдруг обжигают его слова: «…в 60-х годах началась моя долгая и мучительная служба возле политики»[59].

Но жил А. С. Черняев по законам московской интеллигенции, а не цековских чинуш. Вместе мы ходили на поэтические вечера Давида Самойлова, с которым Толя учился в школе. Слушали выступления еще одного Толиного друга – поэта Коржавина. Встречались в мастерской Эрнста Неизвестного, которая в те годы стала своеобразным клубом интеллектуалов. О политике говорили мало, больше о литературе, живописи, кино, театре. Сам Анатолий Сергеевич спустя годы так вспоминал об этом: «Я был хорошо знаком, даже вроде дружен с Эрнстом Неизвестным. Свел меня с ним Карякин. Мы часто бывали в его студиях – сначала возле Сретенки, потом на улице Гиляровского. Обычно пили много водки, ели колбасу и, плохо слушая друг друга, кричали „об искусстве“ и просто „за жизнь“»[60].

И вот грянул 1968 год. Наши танки вошли в Прагу. Все надежды на «социализм с человеческим лицом» рухнули. Юру исключили из партии за «идеологически неверное» выступление на вечере памяти Андрея Платонова в Центральном доме литераторов. Все было готово и для увольнения Карякина с работы. Удавка затягивалась. Помог Черняев. В одной из своих командировок, оказавшись в самолете рядом с председателем Ревизионной комиссии ЦК А. Я. Пельше, прямо сказал ему: «Карякин – честный человек, прошу ему помочь». И сработало.

Да, Толя был спасителем, и не только для Карякина. Помогал многим художникам, пишущим людям, талантливым театральным режиссерам. Но и они были для него спасением. Вот что пишет он в дневнике в начале семидесятых годов: «Все время хочется куда-нибудь сорваться, с кем-то встретиться из „свободных“ моих друзей <… > давно зовет Борис Слуцкий к подпольным художникам… К Дезьке (Давид Самойлов. – И. З.) съездить в Опалиху, с Карякиным потрепаться…»[61] И это общение давало ему возможность понять, что «новые явления в литературе, живописи, кино свидетельствовали о глубоком разочаровании и усталости общества от советской действительности»[62].

Однажды, кажется, в феврале 1986 года, Карякин весело сказал мне: «Ну всё, наша взяла. Если Горбачев выбрал себе в помощники по международным делам Черняева – мы победим!» И тут же расхохотался: нарочно не придумаешь, два моих друга, оба Толи, один, правда, Беляев в журнале «Век ХХ и мир», другой – Черняев – бери выше!

Как это совпадало с нашими надеждами! Ведь это было время, когда Юрий Карякин и Алесь Адамович целиком погрузились в проблемы ядерной и экологической угрозы человечеству.

Карякин бомбардировал своего друга, нового советника Горбачева по международным делам, письмами. Вот некоторые выдержки из подготовительных материалов