В ИМЭМО Примаков впервые появился в 1959 году еще при директоре Арзуманяне. Он уже защитил кандидатскую диссертацию по экспорту капитала в арабские страны в Институте экономики и стал работать у нас старшим научным сотрудником. Но в 1962 году ушел по собственному желанию из-за непонятного и не объясненного и поныне конфликта с кураторами из Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС.

И тут – первый его взлет (так, по крайней мере, расценили это его друзья) – обозреватель, а потом и собственный корреспондент газеты «Правда» в Египте (1962–1970). Конечно, пошли разговоры, что без сотрудничества с КГБ тут не обошлось, хотя известно, что корреспондентская сеть «Правды», в отличие от ТАССа, никогда не использовалась «органами» в качестве «оперативного прикрытия». Другое дело, что Примаков выполнял на арабском Востоке важные «деликатные» поручения, потому что сумел наладить дружеские отношения и с представителями Организации освобождения Палестины, и с курдскими повстанцами и их лидером Барзани. Вскоре он сблизился и с самим Саддамом Хусейном, победу которого предсказал много раньше, чем это поняли другие специалисты. Наладил деловые связи с лейтенантом Тариком Азизом, человеком, близким к Саддаму, потом и с президентом Сирии Хафизом Асадом. Оставаясь расчетливым и осторожным реалистом, он был ценным информатором и для разведки, и для властей. Ну и конечно, меры безопасности и связь обеспечивали ему сотрудники КГБ.

В 1969 году Примакова пригласил в ИМЭМО новый наш директор Николай Николаевич Иноземцев, хорошо знавший его по работе в «Правде». Семь лет Примаков помогал ему на посту замдиректора.

Я уже работала в эти годы в институте, хотя с Примаковым тогда еще не сталкивалась. Помню только, что в нашем Отделе развивающихся стран некоторые посмеивались, когда разнесся слух, что два журналиста – Евгений Примаков и Игорь Беляев хотят коллективно защитить докторскую диссертацию по совместно написанной ими книге «Египет: время президента Насера». Предложение им сделал сам Иноземцев, сославшись на опыт «технарей» – они же так делают! Ему нужен был на посту заместителя доктор наук и побыстрее.

Но у соискателя Примакова хватило здравого смысла и достоинства отклонить это предложение начальства и написать докторскую диссертацию самостоятельно. Недоверие к новичку и разговоры о его некомпетентности быстро прекратились.

Для Евгения Максимовича – это могут засвидетельствовать все, кто с ним знаком, – именно работа всегда была на первом плане. И только потом друзья, застолья, где он был первоклассным тамадой, семья, Лаура и даже любимый сын Сашка. Лаура порой не без юмора жаловалась нам с Оксаной, ее и моей близкой подругой: «Вот сидит до ночи на работе, придет усталый, только спросит: „Дети накормлены?“ – и заваливается спать. А назавтра ни свет ни заря – его и след простыл».

Евгений Максимович Примаков. Таким он пришел в ИМЭМО. 1985

Кто работал в те годы в наших гуманитарных академических институтах, знает, что «гениев» было много, а работать оперативно – некому. Приходили на работу два дня в неделю, остальные – «неприсутственные». С утра любили попить чайку, просмотреть, что пишут в закрытых изданиях «белого» и «красного» ТАССа корреспонденты разных стран, полистать свежие номера американских и европейских изданий и только потом приступить к «научной теме». Большинство из нас никогда не бывали в тех странах, о которых писали, многие вообще ни разу никуда за границу не выезжали, были «невыездными». Кто-то настучит, что коллега читает Солженицына, какой-то информатор (а их в институте, как говорили, было один на четырех сотрудников) передаст только что услышанный свежий анекдот – вот тебе и неблагонадежность.

Примаков же пришел к нам, имея уже солидный опыт работы за границей, причем в разных странах. Ему всегда хотелось в научной работе практической отдачи. А у нас ведь издавна ведется: изобретет какой-нибудь гений нечто замечательное, нужное для промышленности, а потом начнется многолетнее «внедрение» (словечко-то какое придумали – в недра заглубиться и оттуда уже не выбраться). Так вот, «внедрение» это, как правило, ни к чему не приводило. А уедет такой русский «гений-изобретатель» в США, глядишь, там уже в каждом доме телевизор стоит.

Евгений Максимович не боялся брать ответственность на себя и защищать своих людей. Вот один лишь пример. В организации «ситуационных анализов» активно участвовал молодой кандидат технических наук Владимир Любченко, энтузиаст применения математических методов. Он частенько бывал в нашем доме, где собирались не только друзья-писатели (Аркадий Стругацкий, Наум Коржавин, Николай Шмелев), но и интересные ученые. Заглядывал и просвещал нас Арон Каценелинбойген, талантливый экономист из знаменитого Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ), где он занимался теорией принятия решений и оптимального функционирования экономики. Теперь он работает в США. Частенько заглядывал и блистательно витийствовал социолог Владимир Шляпентох, участвовавший в создании эмпирической социологии и в проведении первых исследований общественного мнения. Его привел к нам Борис Грушин – кажется, перетащил его из Академгородка Новосибирска. Он позже тоже уехал в США. Тогда немало было молодых энтузиастов, считавших, что изучение общественного мнения и информация о нем властей приведут к пусть медленному, но преобразованию советского общества в общество либерального социализма или социализма с человеческим лицом.

То ли кто-то стукнул на Любченко, что он общается с «антисоветчиками», то ли он сам неосторожно высказывался публично, на него начали «стучать» Примакову. Но у того всегда было свое мнение. И когда Любченко решили выкинуть из списка ученых, представленных на Государственную премию за ситуационные анализы, Евгений Максимович настоял на том, чтобы тот был включен и получил заслуженное признание.

Конечно, выходившие из института «записки», документы для ЦК, правительства, МИДа серьезно редактировались. Примаков никогда не противопоставлял позицию института официальной линии в открытую. Как верно признал Г. И. Мирский, его коллега и конкурент по ближневосточным проблемам: «Неизбежная в те времена доза конформизма позволяла Примакову создать плацдарм, с которого он впоследствии действовал, принеся стране много пользы».

Замечу, что для большинства ученых, а теперь и чиновников, звание академика – запредельная мечта. Оно пожизненно гарантирует не только высокий социальный статус, но и значительные материальные блага. Примаков, кажется мне, меньше всего думал об этом. Его всегда обуревала жажда деятельности, стремление к получению максимально эффективного результата для своего института, для коллектива, с которым работал, и в конечном счете – для государства. Он всегда был прежде всего – государственником, в первоначальном смысле этого слова.

«Меня по жизни вела судьба, не только предопределяя тот или иной сдвиг, поворот, переход в другое качество, но отводя в сторону от различных капканов и западней», – пишет он сам в своей последней книге «Встречи