Петр чувствовал нарастающее беспокойство. Перед ним был уже не тот мальчик, которого он знал, рассуждающий так спокойно об убийствах, в том числе и о собственном, что это звучало страшнее, нежели простая угроза. Он едва ли не отдернул назад свою руку, боясь взглянуть прямо в сашины глаза, боясь задавать еще какие-нибудь вопросы…

В этот момент казалось, что Саша был более грозен для него, нежели Ивешка.

И тут он вспомнил слова Ууламетса:

«… Если настанет день, малый, когда окажется, что ты выбираешь свой путь, поверь, что это случиться, он будет рисковать из-за тебя не намного больше, чем сейчас из-за меня…»

После полудня вновь начал опускаться туман, постепенно превращавшийся в мелкий сеющий дождь, которого хватало лишь на то, чтобы слегка смочить листья деревьев, с которых, если тряхнуть дерево, могло свалиться на шею несколько капель. Ивешка вся искрилась от этих многочисленных капелек, которые падали, затем, медленно, словно застывая в нерешительности, подрастали, собирая влагу с листьев, и падали вновь и вновь, превращаясь в постоянно движущийся, поблескивающий серебром водопад.

Прикосновение ее руки оставило влажный холодящий след на пальцах Петра, когда она подошла достаточно близко и заставила его поторопиться, словно (а он продолжал надеяться на это) их путь подходил к концу, хотя он и без того помнил об их деле, постоянно ощущая ее присутствие рядом с ними. Он никогда в жизни не думал, что ему захочется вновь увидеть Ууламетса, но сейчас он, на самом деле, хотел именно этого, потому что этот старик был, по его собственным представлениям, единственной помощью для выхода из того бедственного положения, в котором они оказались: Ивешка и Саша замкнулись в кольце взаимной неприязни, переходящей в молчаливую войну, а он, Петр, был в самом пекле ее. Его голова была сейчас достаточно ясной, чтобы понять, что большая часть дня прошла в страшной путанице, а также понять, или по крайней мере обдумать, и то, что они хоть как-то прояснили ситуацию только благодаря сашиной помощи.

Они никогда не разобрались бы в происходящем, если бы он не оставил своих попыток спасти Сашу от занятий колдовством, что только отдаляло мальчика от него, заставляя проявлять непривычную вспыльчивость. Петр постоянно ощущал присутствие Ивешки, напоминавшее ему о том чувстве, которое, возможно, он мог еще хранить внутри себя, хотя бы только для того для того, чтобы подойти и сдаться ей.

Но он хотел этого. Вот в чем и заключался весь вопрос. Он хотел, с одной стороны, чтобы она приблизилась к нему, но уже через мгновенье удалилась, как желают избавиться от холода и лихорадки: временами он был способен оценить во всей полноте ту беду, в которую попал (он был уверен, что не без сашиного влияния), и все остальное (возможно, в первую очередь, собственное малодушие: он-то лучше всех знал свои недостатки), чего явно недоставало ему и что могло послужить причиной его гибели (хотя некоторые стороны его ощущений подсказывали ему, что смерть казалась сейчас чем-то абсолютно невозможным…)

Он же хотел получить лучший результат. Он, на самом деле, хотел дать Саше гораздо лучший совет, но, противопоставляя себя целому отряду изощренных в своем искусстве колдунов, каждый из которых обладал недюжинным умом, он уже не мог разобраться в том, какое из решений принадлежало именно ему или определить весомость собственных желаний в том урагане колдовской воли, который, как он знал, бушевал вокруг.

При этом он с отчаянием размышлял о том, что Саша, чувствуя себя колдуном, мог быть навеселе от того, что смог постичь нечто подобное. И если ему действительно удалось это сделать, то Петр надеялся, что Саша имел самые лучшие побуждения, чтобы тратить на него свои силы. Но, Боже мой, почему? Он вновь и вновь задавал себе этот вопрос: ради Бога, почему он, самый обычный человек, вооруженный лишь мечом и не имеющий ровным счетом никакого отношения к колдовству, плохо осознающий свои собственные поступки, преследуемый призраком из искрящегося дождя и мрачными предчувствиями в собственном сердце?

Он больше всего боялся, что мальчик не имел никакой особенной цели, растрачивая на него так много усилий: он боялся за сашино собственное здоровье, когда тот делал отчаянные попытки разобраться во многом, чего сам не понимал, и все лишь для того, чтобы спасти дурака от его собственной слабости.

— Скажи, что мне делать, — упрашивал он Сашу, когда они продирались сквозь густые заросли деревьев, которые для Ивешки препятствия не представляли, но зато ему и Саше приходилось поднимать рукой ветку за веткой и словно угрям проскальзывать между кустов, когда раскачивающиеся верхние ветки сбрасывали на них потоки водяных капель. Он почувствовал, как Ивешка неожиданно начала подталкивать его вперед с беспричинным беспокойством, и ему показалось, что они действительно слишком долго не могут увидеть старика, который уж никак не мог идти быстрее, чем они.

— Идти, — сказал ему Саша, и слегка подтолкнул его вперед, как бы предлагая поторопиться.

Но это был не тот совет, которого от него ожидал Петр.

Бог мой, подумал он, когда почувствовал, что Ивешка начала двигаться все быстрее и быстрее. Что могло случиться с ней? Он чувствовал, как паника постепенно охватывает его и усиливается от ощущения чьего-то постоянного невидимого присутствия, которое вновь не покидало их ни на мгновенье.

Может быть, это Саша вспугнул ее, а может быть, это его колдовское «я» так подействовало на нее: возможно, что для возбужденного сознания Ивешки он казался слишком холодным и опасным, а может быть, эта паника была ее единственным оружием, которое она и начала наконец использовать против него, пытаясь через него воздействовать и на Сашу…

«Идти», повторял про себя Петр сашины слова, которые вызывали у него ощущение, что Саша сам находился под влиянием колдовства, которое исходило от Ивешки. Если это действительно было так, подумал Петр, то они оба были обречены, и их кости должны будут остаться в ближайшей лесной чаще.

Временами, прикрывая глаза, он не мог даже поверить в существование Ивешки. В другие же моменты, даже глядя куда-нибудь в сторону или внимательно разглядывая ненадежный для спуска склон, он совершенно отчетливо ощущал ее присутствие, точно так же, как ощущал присутствие Саши. Он слышал ее шепот, проникавший в само его сердце, когда она уверяла его, что не обманывает его, и что опасность, подстерегающая их впереди, столь же реальна, как и она сама.

Поспешай вперед, Петр, шептала она ему в самое сердце, поспешай вперед и не оглядывайся назад…

Поблескивающее дождевое облако, которое олицетворяло ее образ, неожиданно растворилось, когда она вошла в затененную чащу. Непривычный сумрак плотно окружил их со всех сторон, так что в конце концов они потеряли ее след впереди себя.

— Проклятье! — сказал Петр, пробираясь мимо торчащих во все стороны веток, в то время как черный меховой шар метался взад и вперед у него под ногами, жалобно поскуливая. Он попытался было передать Саше очередную отогнутую ветку, но тот неожиданно остановился и взглянул на лес, остающийся сзади них.