Саша уже, на самом деле, начал строить фантастические планы спасения Петра: самый дерзкий из них состоял, например, в том, чтобы подсыпать зелья в его чай, а когда Петр будет в полузабытье, посмотреть, сможет ли Саша разрушить власть русалки над ним.

Но он мог и проиграть это сражение, приведя все к полной катастрофе, и оставить Петра вообще без всякой возможности сопротивляться устремлениям Ивешки. Или же он мог ошибиться в количестве зелья, или, измотав их до полного бессилия, Ивешка оставит их на растерзание Гвиуру, или… или… или…

Но рассудок отказывался работать над тем, что было спорным.

— Давай откажемся от этой затеи, — несколько раз предлагал Саша, и всякий раз Петр просто не соглашался.

— Давай пойдем в Киев, — сказал он в очередной отчаянной попытке уговорить его. Петр взмахом руки показал, что это совершенно безнадежная затея.

— Ведь ты терпеть не можешь старика Ууламетса, — продолжал упорствовать Саша, возражая ему. На что Петр ответил, что делает это не для самого старика…

— Давай все же вернемся на лодку, — наконец предложил Саша. — Петр, ведь мы идем и идем, а тебе становится все хуже. Послушай меня, Петр, ты неправ в своих планах, пожалуйста, послушайся меня и подумай о себе, ведь вот-вот ты свалишься от болезни.

Малыш тут же зарычал на него.

Петр же только покачал головой, медленно взглянул вперед и сказал:

— Она обещала мне, что идти придется недолго. Я думаю, что уже недалеко. Постарайся собрать свою волю и укрепись в желании. Ведь в конце концов, я не сумасшедший. Она не хочет полагаться на меня, но ей придется это сделать.

— Она сделала и так очень много! — воскликнул Саша. Он понимал, что не слишком решительно отстаивает свое мнение, слишком много «да» и «нет», слишком много шагов то вперед то назад, желание вновь встретиться с Ууламетсом и в то же время стремление освободиться от его влияния…

Действительно, сегодняшним днем он, как никто другой, показал, что больше всего хочет обрести безопасность в Киеве и вести там жизнь вместе с Петром, пробиваясь где умом, а где сопутствующей Петру удачей, которая сейчас почему-то катилась к своему закату. Там он может увидеть все сказочные вещи: слонов, чьи ноги, обвивают змеи, и золоченые крыши, которые теперь им уже никогда не увидеть.

Саша присел на поваленное дерево, положил голову на руки и изо всех сил напрягая свою волю, с яростью и гневом желал, чтобы Ивешка хотя бы на время оставила Петра в покое, а обратила свои чары на него.

Странное чувство посетило, его пока он сидел. Он не мог выразить его словами, но, скорее всего, оно походило на подозрительное дружелюбие. Во всяком случае, у него не было иного способа объяснить его. Какой-то момент он ощущал явное тепло, затем легкое головокружение и некоторую растерянность. И, будучи уверен, что это дает знать о себе Ивешка, подумал, обращаясь к ней: «Ты знаешь, что ты делаешь с ним. Но ты не желаешь причинить ему зла. А разве ты не можешь получить то, что тебе так необходимо, от этого леса?"

«Нет», скорее почувствовал он в ответ. «Нет, это невозможно».

Но он возразил ей, что она уже проделывала это, будучи дома.

Он весьма сомневался, что она может делать что-нибудь еще, кроме как давать волю своим собственным желаниям… и неожиданно засомневался во всех ее обещаниях, равно как и в целях, с которыми она приближалась к ним сейчас…

Но она продолжала настаивать на своем желании приблизиться еще и еще. Она хотела подойти как можно ближе, а это было очень опасное соседство. Он чувствовал, что сделал все не так, как надо, что попусту растратил свои внутренние силы, а в конце концов добился лишь того, что подверг Петра большой опасности. Она хотела стать видимой для него…

Тут он почувствовал, сколь опасно и дальше быть в плену своих собственных сомнений и открыл было рот, чтобы предупредить Петра… как вдруг отчетливо ощутил присутствие кого-то с таким же молодым, как и его собственный, нравом, кто точно так же как и он сам страдал от недостатка внимания и любви, и кто был уверен, что все и вся вокруг нее сговорились лишить ее всего…

Он понимал ее: с первых дней своей жизни он тоже чувствовал, что люди отняли у него все, но как раз в этом и скрывалась ошибка, тот самый скороспелый и разрушительный промах, который он пока не замечал, потому что она нуждалась в гораздо большем, чем он даже мог вообразить в своих желаниях. Тогда он постарался вытолкнуть ее из своих мыслей и увидел, что Петр неожиданно опустился на землю и положил голову на руку…

Это сделал он, так она объяснила ему, сопротивляясь ее настойчивости. Он вынудил ее так поступить с Петром. А все, что она хотела, так это остановиться, если он будет продолжать идти вперед…

Для спасения Петра, так сказала она… И Саша, по ее мнению, был не в силах остановить ее…

Он и сам сомневался в своих возможностях и не мог ничем помочь.

Она оставляла ему лишь единственную возможность: всем сердцем желать, чтобы она не причинила Петру какого-то вреда. Она признавала за ним эту слабость, но, обращая ее на себя, она видела в ней залог их безопасности, возможность спасения Петра… Она уверяла его, что не следует быть таким дураком и пытаться остановить ход событий… Пусть все идет так, как должно идти…

Но он все еще не был уверен в этом…

И почувствовал, как что-то ускользает от него, ощутил почти безболезненную потерю, будто расстался с чем-то, что так и осталось для него тайной.

Та самая брешь, которая и была причиной этой загадочной потери, захлопнулась очень быстро, так что он не мог потерять что-то значительное, и, следовательно, не хотел вернуть назад то, о чем, как он был уверен, даже не имел понятия. Какой-то подлый обман, подумал он, как о чем-то маловероятном. Но именно при таком подходе доводы Ивешки были вполне логичны, и поскольку Петр теперь сидел выпрямившись и вытирая со лба пот, без всякого сомнения удивлялся тому, что с ним произошло, можно было думать, что она отступила. Ему даже пришло в голову, что Ивешка допустила ошибку, если надеялась, что может не брать его в расчет, потому что, на самом деле, он не был менее решительным, когда ему приходилось защищать что-то свое. Она напрасно думала, что может отделаться от него лишь легким испугом, как это казалось на первый взгляд.

Для начала он захотел увидеть ее, чтобы понять, что же все-таки она делала. И в одно мгновенье без всяких усилий увидел ее стоящей поблизости и пугливо озирающейся, в то время как Малыш, который не отходил от нее ни на шаг, каждую минуту менял положение и формы, постоянно затеняя ее, и поглядывал на нее почти как собака.

В то же время он видел и Петра, видел, каким бледным, а скорее изможденным и лишенным последних сил тот был.

Он не имел ничего, что бы отважился хранить и беречь. Несомненно, у Ивешки была какая-то малость, которая и привязывала ее к жизни. Малыш же был полностью вне его понимания, но тем не менее везде вокруг них не прекращалась жизнь. Ивешка, например, клялась и божилась, что не могла ничего получить от леса, но он не нашел почти ничего на своем пути, когда вошел в него, а войдя и протянув руку за помощью, получил ее и отдал Петру, и не важно, что через того часть этой силы перешла к Ивешке: этого было достаточно.