Алебранд не договорил, потому что Генрих, будто очнувшись от спячки, с жаром его перебил:

– Ах, брат Алебранд, как ты не поймешь, что это – разные вещи, как можно их ставить на одни весы – страх смерти и ужас перед невозможностью воплощения творческого замысла, присущий всем начинающим литераторам?..

– Ты что не веришь, что способен оправдать высокое доверие его преосвященства?

– Нет, дело в другом, – лихорадочно мотнул головой Генрих. – Меня больше беспокоит, – он нервно сглотнул слюну, собираясь с мыслями, – меня больше беспокоит, как будущие поколения воспримут сей труд… в котором не написано еще не единой строки. Не хотелось бы выглядеть в глазах потомков жалким писакой. Уж если браться за дело, то надо творить на века, чтобы не было стыдно за сочиненное. Но как писать? Я не представляю, с чего начать и чем закончить?.. И еще один фактор – время. Неотвратимо бегущее время сильно подпирает!..

И то правда, ведь до объявленного срока возвращения папского легата в Священную Римскую империю оставалось чуть больше полугода. Вот тут-то я и понял, для чего судьбе было угодно забросить меня сюда, говоря по-простому – малость вправить Генриху мозги, чтобы бесы сомнения его больше не терзали по поводу того, хватит ли у него творческих сил, умения, знаний и, конечно, времени, которого действительно оставалось в обрез. Я внезапно осознал, что именно мне предназначено вдохнуть в него свежие силы и дать полную уверенность в том, что он справится со сверхважной работой, а если говорить еще более конкретно – просто подсказать структуру и форму будущего произведения. Ведь я-то читал эту нетленку, уже пережившую столетия – мне, как говорится, и карты в руки!.. Вот только надо улучить подходящий момент, чтобы раскованно и органично попасть впросак. Чуток обожду, тем более, что жаркое еще не готово, так что время собраться с мыслями еще есть.

Тут тема разговора переменилась. Алебранд, долгое время молчавший, изрядно отхлебнул пива и, смачно вытерев рукой влажные губы, криво ухмыльнулся и произнес:

– Сегодня утром я имел удовольствие посетить урок арифметики в монастырской школе у благочестивого Даниила.

– Ну и что с того? – хмуро отозвался Генрих.

– А то, что он уж больно заковыристую задачку задал своим ученикам, и дело в конце концов не обошлось без порки розгами – бедные питомцы! – задачу никто не решил, включая и меня… Не желаешь ли ты размять мозги – проверить арифметические способности? – вкрадчивым голосом поинтересовался Алебранд.

Генрих, к немалому моему удовольствию, согласился, и Алебранд огласил условие нерешенной задачи. Сей незабвенный средневековый текст про путника и школяров въелся в мою память… Итак: «Путник встречается на дороге со школярами и спрашивает их: сколько вас обучается наукам в школе? На что один из них отвечает: удвой наше количество (причем, беседующий со странником себя не считает), умножь его на три и раздели на четыре; если ты прибавишь к этому числу и меня, тогда получится сто. Вопрос: сколько школяров встретил путник?»

Генрих громко и внятно вслед за Алебрандом повторил условия задачи, потом глубоко задумавшись, закрыл глаза, долго шевеля губами, но так ничего и не высчитал.

– Говоришь, что дело розгами закончилось? Тогда плохо мое дело, – усмехнулся Генрих, – мудреная задачка, ничего не скажешь, здесь в расчетах, полагаю, может помочь только один abacus.

Разумеется, я не был знаком с этим древним вычислительным прибором, изобретенным римлянами и широко им пользовавшимися, до этого момента о нем и слыхом не слыхивал, но из контекста, конечно, догадался, о чем шла речь и понял – вот он удобный случай обратить на себя внимание. До тех пор я безмолвно перемещался по залу невидимой тенью, а теперь, приблизившись к их столу, вежливо склонив голову, подал голос, разумеется, на латыни:

– Смею вас заверить, уважаемые господа клирики, что решить эту задачу можно и без помощи всякого вычислительного прибора, ничего сложного в ней нет – задача в четыре действия, решается просто в уме, если… если знаешь арабскую систему исчислений.

За столом почтенных католиков воцарилась гробовая тишина, священники Генрих и Алебранд вперились в меня широко раскрытыми от изумления глазами. А я, подсчитав в уме количество школяров успел про себя удивиться – сколько шипящих букв в ответе по-русски! Впрочем, разговор у нас шел на латыни.

– Шестьдесят шесть школяров, – сказал я, обратившись к Алебранду. – Ответ верный?

– Верный, – глухим голосом отозвался Алебранд и нервно закашлял. Они оба продолжали ошарашенно смотреть на меня. Наконец Генрих очухался:

– Я слышал, что сарацины Кордовского Халифата при арифметическом счете пользуются более удобными цифрами, которые имеют значительное преимущество по сравнению с римскими… Но откуда тебе, отроку, известна сия премудрость? – изумленно воскликнул он.

– Долгая история, – туманно проговорил я, прекрасно понимая, что сейчас должен сказать нечто конкретное и похожее на правду хотя бы для того, чтобы мне поверили, – в русских землях познакомился с арабским негоциантом, уже много лет путешествующим по разным странам, он пришел в Новгород из Багдада со своим караваном… вот он-то, немного владея латынью, и научил меня премудрости… – торопливо закончил я пояснения.

– А как величали сего почтенного сарацина, что научил тебя владеть основными арифметическими навыками? – поинтересовался Генрих.

– Не думаю, что его имя о чем-то вам скажет, – ответил я, – здесь, в Ливонии о нем никто, кроме меня, еще не слышал – он пока не путешествовал в здешних местах, доселе ограничиваясь только восточными – русскими – землями. Но если хотите, что ж – извольте – его имя Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб.

Генрих с Алебрандом в недоумении переглянулись, подивившись чудному имени. Думаю, с таким же успехом я мог назвать любое звучное имя – эффект был бы тот же самый – хоть Ахмед ибн Федлан, средневековый путешественник и автор книги «Странствование на Волгу», хоть Мухаммед ибн Муса аль Хорезми, средневековый ученый и прародитель алгебры, не говоря уж о старике Хоттабыче, вычурное имя которого на всю жизнь зарубилось в памяти благодаря любимой книжке, проглоченной в детстве, а вот об остальных вышеупомянутых именитых арабах, говоря по правде, в то время мне не было известно… Я понимал, что надо ковать железо, пока горячо, хоть и затасканно звучит это выражение, но зато полностью отражает ситуацию, следовало без промедления переходить к главному, и еще раз почтительно склонив голову решил изложить свое суждение о структуре и форме опуса, замысленного Генрихом.

– Простите меня великодушно, но поскольку я стал случайным свидетелем вашего разговора, позвольте высказать мнение, как, на мой взгляд, следует писать «Хронику»…

Оба клирика обалдело вытаращились на меня. Оно и понятно: только что сновал меж столами с подносом и тряпкой, а теперь выдает такое! Я быстро продолжил, пока мне не успели заткнуть рот репликой: «Ты что, малый, с дуба рухнул, чтобы учить нас!»

– …С одной стороны, мне кажется, хронику надо подать как историю покорения языческих земель ливов, леттов, латгаллов и эстов, а с другой – как летопись деяний достопочтенного епископа Альберта. В связи с этим повествование следует хронологически разбить по годам его епископства в Ливонии, что будет оправдано со всех сторон, учитывая заслуги перед Церковью, не забыв упомянуть и о двух первых епископах Ливонии – Мейнарде и Бертольде, так же внесших значимый вклад в благородное дело искоренения язычества, – продолжал сыпать я бесплатными советами.