Николас кивнул, засунув кинжал за пояс, пока не в силах думать о последствиях. Проход к северу от города, через который они пришли, скорее всего, рухнет… а что еще? Многие десятилетия время вращалось вокруг Айронвуда, и предсказать, что произойдет, когда эта могущественная ось рухнет, казалось невозможным.

Николас пошел по лестнице. Ступеньки казались ниже, чем он помнил, но говорили с каждым его шагом, напоминая, зачем он здесь и что должен сделать. Он впервые радовался, что вооружился кинжалом, а не кремневым пистолетом. Возможно, он наградит старика ранами по числу украденных у него лет жизни.

Этта.

Айронвуд не любил видеть слуг и рабов, если только те не выполняли определенную задачу в определенном помещении. На каждом этаже располагался узенький коридор для слуг, выходящий на потайную лестницу, а в каждой спальне на этаже имелась дверь, замаскированная под часть стены. Николас был осторожен – болезненно осторожен – и ждал наверху лестницы, не появится ли кто-нибудь из слуг. Но весь дом занимался удовлетворением прихотей гостей, собравшихся на первом этаже, и Николасу оставалось только пробраться в опочивальню старика и подождать. Если бы время выступало союзником, а не врагом, Николас мог бы подождать, пока Айронвуд заснет, но он не мог позволить себе такую трату, когда собственное тело угрожало вот-вот отказать. Даже сейчас он чувствовал, словно голова набита перьями, взгляд затуманился. Действовать следовало без промедления. Как только все будет сделано, София сбросит ему веревку с крыши, и он скроется.

Казалось бы, проще простого, но и простые планы порой неожиданно оборачиваются катастрофой.

Николас пробирался вперед, не обращая внимания на писк и жесткие шкурки мышей, пробегающих мимо лодыжек. С другой стороны стены он услышал перешептывание двоих стражей, хвастающихся, кто сколько съел, и понял, что ему нужна следующая дверь.

Выждав некоторое время и убедившись, что внутри никого, Николас положил руку на щеколду. Поднял ее. Дверь распахнулась удивительно тихо, учитывая ее вес. Николас вздохнул. Его внимание привлекло потрескивание камина в дальнем конце комнаты, скрытого большим красным бархатным креслом.

Эта комната так же отсылала к прошлому, ко времени, когда Айронвуд впервые завладел ею. Николас вспомнил узорчатый ковер, доставленный через полмира. Запретные книги в кожаных переплетах, выстроившись на небольшой полке, терзали его непроизносимыми словами. Даже кровать – с простыми белыми простынями и тюлевым балдахином – казалась высеченной в его памяти.

Он тихо притворил дверь и, по-прежнему сжимая кинжал в руке, пересек комнату. Ритмичный стук ног и хлопки танцоров внизу нарушали тишину, их голоса сливались в низкий гул, проникая через щели в полу.

Николас посчитал, что лучшее и единственно возможное место, чтобы спрятаться, – за ширмой в углу. Даже кровать оказалась слишком низкой, чтобы залезть под нее. Парень пересек комнату, стараясь ступать как можно тише, но внезапно оказался захваченным врасплох сладковатым запахом табака.

Он двинулся дальше.

Сперва Николас не обратил внимания на дым, предположив, что он идет от камина, но, проходя мимо кресла, понял, как глубоко ошибался.

Превосходный фрак Айронвуда лежал на его коленях, словно покрывало, хотя старик сидел прямо перед огнем. На глазах Николаса его дед уронил напудренный парик, который крутил в руках, на ковер, подняв небольшое белое облачко.

Старик не отрывал глаз от небольшой книжечки на коленях, тяжелые нависающие веки не давали оценить его настроение. Огонь окрасил круглое лицо незаслуженным теплом, почти замаскировав висящие мешками брыли. Один из пальцев подпирал острый подбородок.

– Но дерево одно среди долин, / Но возле ног моих цветок один / Мне с грустью прежний задают вопрос: / Где тот нездешний сон? / Куда сокрылся он? / Какой отсюда вихрь его унес?[16] – читал старик.

Николас замер, словно окаменев, будто это его сердце пронзил кинжал. Все до единой мысли улетучились из головы.

– Вордсворт, – пояснил Сайрус, откладывая маленький томик в сторону. – В эти дни я нахожу утешение не в веселье, но в чтении.

Поднявшись на ноги, он положил фрак на кресло. Николас инстинктивно отшатнулся и от внезапного движения, и от усталого тона Айронвуда. Старик прошествовал мимо Николаса, словно тот не держал в руке кинжал, направившись в угол комнаты, где стоял виски.

«Шевелись! – приказа себе Николас, пока мужчина наливал два стакана. – Двигайся, черт тебя дери!»

Не сказав ни слова, Айронвуд предложил один стакан внуку и, когда тот его не принял, осушил его одним быстрым глотком.

– Интересно, о чем этот дом говорит с тобой?

Это вырвало Николаса из безмолвного оцепенения. Старик не мог читать его мысли – он это понимал, – но другое объяснение было еще хуже: они мыслили одинаково. Их сердца говорили на одном языке.

– Со мной – о раскаянии, – признался Айронвуд, прижимая край стакана к виску. И именно в этот момент Николас почувствовал, как вздыбились волосы на загривке: Сайрус Айронвуд отличался многими чертами, но не слезливостью или сентиментальностью.

«Пьян?» – подумал Николас, сжимая рукоятку кинжала. Он видывал, как старик, выпив три бутылки вина, оставался трезвым и проводил деловые встречи. Честно говоря, Николас всегда считал, что эта нечувствительность к алкоголю была тщательно отточенным навыком: Айронвуд пытался разоружить соперников и потенциальных деловых партнеров, неспособных за ним угнаться.

Каждая цель, каждое слово, каждый поступок этого человека служили задаче обезоружить противника. Эта ложная сентиментальность, разумеется, была оружием, которым он воспользовался, чтобы напугать Николаса, и он неожиданно рассердился на себя, что клюнул на это.

– Я не знал, – услышал он свой собственный голос, – что вам знакомо сожаление.

– Ах, – проговорил Айронвуд, салютуя стаканом. – И все-таки у меня достало сожалений, чтобы заклеить стены этого дома обоями.

Он наконец посмотрел на Николаса, внимательно изучая его в полутьме комнаты.

– Как только ты вошел, я задумался, зачем… я всегда знал, что настанет когда, но зачем оставалось для меня загадкой. Из-за положения, в котором ты жил в этом доме? Из-за того, что твоя мать привлекла внимание Огастеса и была продана куда подальше? Потому что чувствовал себя ущемленным в семье? Потому что нарушил наш договор, зная, что это единственный выход? Или, Сэмюэль, просто чтобы получить удовлетворение?

Николас понял по блеску в глазах старика, по использованному детскому имени, что он выложил перед ним все эти ходы, как шеф-повар разложил бы свои ножи, прикидывая, каким лучше разделать кусок мяса.

– Или… ты пришел отомстить за нее?