— Ужасно много работы, Славик! Вряд ли я вообще смогу ходить на репетиции, — неуверенно отозвалась Алла Семеновна. — Дело к весне, начнутся работы на участке…

— При чем тут участок, Алла! Я думал, мы навсегда вместе, совсем.

— Я к тебе очень хорошо отношусь, Славик, очень! — торопливо роняла слова Алла Семеновна. — Но понимаешь… я не могу… это было бы нечестно…

— Понимаю, — звонко сказал Слава. Будто льдинка разбилась. И как бы по осколкам этой разбившейся льдинки процокали каблуки Аллы Семеновны: «Цок, цок, цок!»

Тишина стояла вокруг, все успокаивающая, все прикрывающая тишина. На темном небе бледнели редкие звезды. Начало марта, дело к весне. Сколько весен уже отшумело в жизни Валентины, и каждой присущ свой аромат, свое доброе и плохое. Еще одна близится… Значит, приедет Лера. Сверкнула в ее жизни, будто далекая звездочка, исчезла, оставив отсвет негаснущих ясных лучей.

18

Накануне Валентину пригласил редактор:

— Придется вам срочно выехать в «Рассвет». Там думают внедрять хозрасчет… Дело новое, малоизвестное. Хорошо бы выступить с таким материалом.

…Оказалось, Хвощ болен, бригадиры в поле, даже бухгалтера не было в правлении «Рассвета», когда явилась туда Валентина. Пришлось — хоть и неловко было — отправиться к Хвощу домой.

Афанасий Дмитриевич лежал на кровати, накрытый суконным одеялом. Протезы стояли на полу. Валентину поразило короткое, словно обрубленное его туловище, намеченное складками одеяла. Жена Хвоща, тоненькая, круглолицая, похожая на подростка, кормила пятилетнего сынишку. В миске лежали вареный картофель, огурцы. Рядом — кружка с молоком. Такую еду Валентина видела в десятках других колхозных хат. Она знала, что Хвощ отказался от председательской ставки, настоял, чтобы ему, как всем прочим, записывали трудодни.

— А то за большими деньгами людских нужд не увижу, — объяснил он на бюро райкома. — Вместе со всеми буду богатеть. Я и так в выигрыше, у меня пенсия.

О своем ранении он не любил говорить, не позволял видеть в себе беспомощного калеку. И сейчас встретил Валентину с явным неудовольствием.

— Зачастили к нам что-то, — сказал хмуро. — Подождали бы, пока поднимусь.

— Сами виноваты, Афанасий Дмитриевич, — у вас же всегда новое, — отшутилась Валентина. — Вот сейчас — хозрасчет…

— Пора считать не по-домодельному, а научно, — все еще с досадой сказал Хвощ. — Пока десятки тысяч дохода, годится сегодняшняя бухгалтерия. А нам предстоит развертывать хозяйство на миллионы… Вообще-то я не сам по себе, товарищи с опытной станции помогают. Учат смотреть вперед с перспективой, открывают нам же глаза на наши возможности.

Валентина села на скамью, которую робко придвинула к ней хозяйка, вглядываясь в мягкие, казалось бы, безвольные черты лежащего перед ней человека. Ему нет сорока, он ненамного старше Володи, а весь седой. Только взгляд по-молодому проницателен и тверд, нет, пронзительно-чист, как весеннее небо, удивительный этот взгляд. И серые глаза жены Хвоща тоже были изумленно чисты, будто увидела однажды нечто неповторимо-прекрасное, да так и осталась восхищенной навсегда.

— Сейчас покажу вам кое-какие наметки, — говорил между тем Хвощ. Опираясь руками, он сел на постели. — Помоги достать, — указал жене глазами на протезы. — Хотя нет. Ах, черт! — поморщился от досады на свою беспомощность. — Вы прогулялись бы, что ли, пока…

Валентина, кляня в душе собственную бестактность, вышла во двор. Колода для рубки дров, сучья возле нее, топор воткнут в колоду… рубит дрова он? Или жена? Мальчик гонял на проволоке ржавое колесо. Худенький, верткий и тоже синеглазый, как отец. Выглянула из сенцев жена Хвоща:

— Заходьте, Афанасий Дмитрич зовет…

Трясясь на разбитом грузовике после разговора с Хвощом, Валентина вновь и вновь — впрочем, как всегда при общении с этим человеком, — перебирала в памяти каждый жест Хвоща, каждое слово. Заглядывая в бумаги лишь для того, чтобы подтвердить высказываемые положения цифрами, Хвощ развернул перед ней такую ясную, продуманную систему учета затрат и прибылей колхоза; вплоть до самых, казалось бы, незначительных мелочей, что Валентина только руками развела. Этому следовало учить людей. Пока хотя бы учить думать об этом… В план строительства на предстоящую десятилетку входили, наряду с производственными помещениями, клуб-дворец, детские ясли-сад, контора колхоза, медпункт, новая школа, и — Валентина трижды перечла этот пункт, не сразу сообразив, о чем идет речь, — монументальный памятник на кладбище Героев войны.

— Разве есть такое кладбище, Афанасий Дмитриевич? — спросила она. — Могил вокруг много, но кладбище…

— Мы уже начали переносить могилы. — Лицо Хвоща сразу вдруг обострилось. — Какую запашут, какая в траве затеряется… нельзя терять ни одной памятки. Пока виден каждый холмик, всех снесем в одно место.

— Райком запросил разрешение перенести прах комсомольцев, Афанасий Дмитриевич.

— Знаю. Мы сами. На своей земле… И плеч своих не пожалеем. Зато сердцем станем вольней, когда первый долг свой отдадим перед совестью.

…Взволнованная и разговором с Хвощом, и нахлынувшими размышлениями, Валентина, добравшись до Терновки, сразу помчалась в редакцию рассказать обо всем Бочкину. Представляла, как он, слушая, станет лохматить и без того лохматую свою голову, крупно шагая по кабинету, засияет глазами, осчастливленный чем-то человечески добрым, бескорыстным… Чуть не бегом миновала коридоры, распахнула рывком дверь…

— Вот и наша Аленькая! — торжествующего закричал, увидев ее, Бочкин. — Радуйся, дево, тебя переводят в литсотрудники! Ленчик уже приказ накропал! Сие новый корректор, Лера, Валерия Львовна, ваш, так сказать, преемник!

Лера была молода, худа, рыжевата. Улыбнулась, протянула Валентине узкую ладонь.

— Будем знакомы. Мы приехали сегодня утром. Мой муж — новый директор МТС. Не хотел, чтобы я оставляла Москву, но как же врозь? Училась в педагогическом, случайно попала в издательство и застряла. Страшно понравилось. Книга с ошибками — не книга, не правда ли?

Было в ней что-то очень непосредственное, славное. Валентина порывисто прижалась щекой к прохладной щеке Леры:

— Я рада вам. Очень. Рада, что вы здесь, в Терновке.

— Целуетесь, — уныло констатировал Бочкин. — А я? Как ни дико, девочки, я именинник. Четверть века. Природа по этому поводу изволит горько рыдать. — Прислушался к хлынувшему наконец за окном дождю. — Итак, я родился.

— И замечательно! — Лера поцеловала его, побежала в магазин за подарком. Валентина смотрела, как она шлепает по лужам тонкими ногами в модных туфлях на микропоре, сутулит под легким плащом узкие плечи… Приживется ли? Привыкнет ли к мысли, что в грязь удобней всего носить резиновые сапоги? Новый человек вошел в жизнь Валентины, милый, необычный человек — хоть и впервые они видятся. А Василь… До чего же он неустроенный! Хоть бы влюбился в ту же Лиду Халину — хорошая девушка. Лиду все-таки отпустило бюро райкома партии, она работает на ферме у Шулейко. При встречах с ней Валентина не нарадуется: словно