Достав из кармана старый, сплющенный, вкусно пахнущий мятой пряник, он притиснул его к опасным зубам жеребца.

— Ты не конь у нас, Арасан, а большая собака, — проговорил Чанышев ласково, — с лошадиной мордой.

На этот раз жеребец почувствовал вкус пряника, с удовольствием сжевал его, а через две минуты Чанышев уже сидел в седле. Арасан взбрыкнул задними ногами, опечатал ими воздух, но хозяин туго натянул поводья и хлопнул жеребца кулаком по крупу. Тот взвизгнул негодующе, поднялся на дыбы, передними ногами придавил воздух, забил копытами и… смирился. Понял, что человек сильнее его.

Касымхан ударил коня плетью, Арасан метеором понесся по узкой пыльной дороге. Через полкилометра Чанышев увидел, что навстречу ему движется всадник, холеный конь его идет спокойной широкой рысью. Чанышев на скаку расстегнул кобуру — как говорится, береженого Бог бережет.

Всадник оказался одет в кожаную черную куртку, на голове плотно сидела такая же кожаная фуражка, украшенная яркой красной звездой, через плечо, как и у Чанышева, был перекинул ремень маузера. «Кто-то из чекистов, — понял Чанышев, — вот только кто? Лицо вроде бы незнакомое. И вместе с тем — знакомое…» Чанышев хотел было придержать жеребца, но Арасан пулей несся по каменистой дороге.

Человек в кожаной куртке приветственно поднял руку, Чанышев в ответ также поднял руку, натянул повод. Конь протестующе захрапел, застриг копытами воздух, замотал головой — ему нравился собственный полет по земле, стук подков, даже всадник, и тот начал нравиться, а вот стоять… Нет, стоять — не его это песня.

— Товарищ Чанышев, если не ошибаюсь? — спросил всадник в кожаной куртке.

— Он самый, — Чанышев пригляделся к всаднику: все-таки они где-то встречались… На каком-нибудь совещании?

— Моя фамилия Давыдов, я — начальник Джаркентского регистропункта, — произнес всадник в кожаной куртке.

Теперь Чанышев вспомнил, где видел этого человека — полгода назад в Верном, в кабинете Павловского, замещавшего находившегося в командировке Пятницкого. Речь тогда шла о совместной операции армейских частей и милиции по прочесыванию белогвардейского подполья. Операцией той руководил Павловский.

Касымхан вскинул руку к козырьку фуражки:

— Здравствуйте, товарищ Давыдов!

Тот глянул на начальника милиции в упор острыми прощупывающими глазами.

— Скажите, товарищ Чанышев, у вас родственники в Китае имеются?

Чанышев невольно поежился: опасный вопрос и отвечать на него опасно. Выпрямился в седле, взгляда от глаз начальника регистропункта не отвел.

— Имеются. — Хотел было добавить, что не разделяет их антипролетарских убеждений, но не стал ничего говорить — если решили расстрелять за аристократов-родичей, то расстреляют без всяких его объяснений, а терять достоинство, хныкать — не в его правилах.

— Контакты с ними поддерживаете?

— Нет!

— А нам очень надо, чтобы вы возобновили эти контакты, — голос у Давыдова был мягким, доброжелательным. Впрочем, Чанышев хорошо понимал, что может оказаться за такой доверительной мягкостью… — Ведь это же родственники… — в мягкий голос Давыдова натекли укоризненные нотки. — Сможете возобновить?

Касымхан неопределенно качнул головой, приподнял плечо, но потом проговорил твердо:

— Думаю, да.

Происходил начальник уездной милиции из древнего княжеского рода, на фронте, будучи офицером, всегда отличался оригинальностью поступков и суждений. В частности, не дал расстрелять горлопанов-агитаторов, которых в бесчисленном количестве красные забрасывали в окопы, затем и сам стал большевиком, был храбр, за что получил среди офицеров прозвище — Кипчак.

— Касымхан, для нас это очень важно.

— Ну хорошо, я налажу контакты, найду свою родню в Китае…. А потом в Верный придет распоряжение товарища Троцкого немедленно расстрелять меня?

У Давыдова неожиданно задергался рот, он проговорил негромко, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:

— Нет, не придет.

— …Ладно, — поколебавшись, произнес Чанышев, — верю. Теперь поясните, почему возникла такая необходимость?

— Чанышев, давай на «ты». Так проще.

— Хорошо, товарищ Давыдов.

— И Москва, и Верный, и Джаркент обеспокоены, что в Семиречье все время что-нибудь происходит — звучат выстрелы, полыхает огонь, кто-то постоянно подбрасывает в костер дрова… Провели глубокую разведку. Оказалось — все дороги ведут к атаману Дутову. Все исходит от него самого и его окружения. Террор этот велено пресечь любым способом.

— Теперь понятно, — сказал Чанышев. — Но, может, вместо меня лучше послать другого человека, который больше подходит, а?

— Нет, Касымхан. Это дело мы также обговорили. И не один раз. Лучше тебя для выполнения этого задания никого нет. Во-первых, ты коммунист. Во-вторых, ты командуешь милицией в целом уезде. В-третьих, тебе, как князю, доверия там будет больше, чем всем нам, вместе взятым. В-четвертых, в Китае ни у кого из нас родни нет. В-пятых, ты храбрый человек и, насколько я знаю, не отступишься, пока не выполнишь задания…

— Что я должен буду сделать с атаманом Дутовым?

— Похитить. Или убить.

Чанышев, услышав резкие слова, невольно поморщился, Давыдов заметил это и произнес негромко, стараясь, чтобы голос его звучал как можно мягче:

— Другого выхода у нас нет, Дутов сам приговорил себя. Посылать туда кого-либо еще — бесполезно. Любого иного человека там воспримут в штыки, он будет обречен и назад уже не вернется. Так что, Касымхан, прошу тебя — соглашайся, — Давыдов прижал руку к груди.

Невдалеке с плоского жидкого облака камнем свалился орел, послышался жалобный крик — хищник всадил в спину какого-то зверька свои кривые когти, в следующую секунду крик прервался: орел ударил зверька клювом, и тот стих.

Человека можно утихомирить еще быстрее, чем зверька. Чанышев вздохнул. Давыдов тоже вздохнул и прижал руку к груди сильнее.

— Имей в виду, Касымхан, я пока прошу тебя, а не приказываю, — Давыдов похлопал пальцами по коже куртки, — но вот те, кто находятся надо мной, просить уже не будут. Они вообще не знакомы с таким понятием… Там действует только приказ. Усвоил, Касымхан?

Чанышев в неопределенном движении приподнял плечо и произнес:

— Я согласен.

— Подпольная кличка твоя будет — Князь.

— Годится.

— Связь будешь поддерживать только со мной. Об условиях связи договоримся особо.

Лето двадцатого года выдалось в Семиречье жарким. Трава сохла на корню, от ошпаривающего зноя негде было спрятаться — не спасала даже самая густая тень. Персиковые и абрикосовые деревья облысели, желтая листва ковром опустилась под стволы, накрыла землю шелестящим саваном.