Дорога в Китай была закрыта, но дутовцы пошли по этой дороге: не было у них ни иного выбора, ни пути иного.

Потапов в последнее время сдружился с Дерябиным. Хотя и в званиях своих, и в возрасте они были разные, но объединяло их одно: оба они были уроженцами Тульской губернии — один родился по одну сторону губернского города, второй — по другую. В Тулу их родители ездили на ярмарки за товаром, отцы в Туле выбирали ружья для охоты, в одном и том же магазине, хотя друг с другом знакомы не были.

Когда отступающая колонна дутовцев подходила к горам, по срезу которых пролегала граница, Дерябин неожиданно остановил коня, лицо у него странно задергалось, перекосилось, из груди вымахнул глубокий, едва слышный всхлип.

— Куда же я без России? — пробормотал он смято. — Кому я в Китае нужен? — казак исподлобья глянул на обледенелый, схожий с камнем снег, перевел взгляд на безмятежные, колюче посверкивавшие на солнце горы. — Кому?

Отряд, шедший с ним, остановился без всякой команды. Бойцы окружили командира, — ожидали, что скажет. Мимо тянулась нескончаемым потоком усталая, ко всему безразличная колонна отступающих. Иной боец вскидывал порою голову, оглядывая идущих рядом, и про себя недоумевал: «Почему такая силища отступает?».

Наконец Дерябин выпрямился в седле.

— Друзья мои, — произнес он тихо, — мы самоотверженно, честно боролись… Не наша вина в том, что мы проиграли эту борьбу. Но борьба борьбой, а Россия Россией, — в горле у Дерябина что-то забулькало, несколько мгновений войсковой старшина не мог справиться с собой, крутил головой беспомощно, потом справился, втянул сквозь зубы воздух и продолжил: — Россия у нас одна. Покинуть ее я не могу. — он замолчал и вновь обвел глазами людей. — Кто хочет остаться со мною — оставайтесь, будем вместе бороться дальше, кто хочет идти в Китай — идите!

С Дерябиным остался весь отряд — ни один человек не ушел от своего командира. Остался и Потапов.

— Куда я от земляка, — пробормотал он озадаченно, приподнялся в стременах, провожая взглядом колонну. Где-то там находились Еремеев, Удалов, калмык Африкан — люди, с которыми он успел побрататься — не разглядеть. — Ох, неладно как получилось, очень неладно — попрощаться с мужиками не успел.

Потапов сморщился, стряхнул что-то с глаз и отвернулся в сторону.

Вечером, когда отряд Дутова втянулся в ущелье и по обледенелому, заснеженному руслу его начал карабкаться вверх, атаман неожиданно охнул и, переломившись в пояснице, ткнулся лбом в шею коня. К Дутову кинулся ординарец Мишуков:

— Александр Ильич, что случилось?

Атаман не ответил — он находился без сознания.

— Помогите кто-нибудь! — закричал Мишуков тонким обеспокоенным голосом. — Помогите снять Александра Ильича с коня!

Повозок в колонне отступавших не было — все повозки остались у гряды гор.

Привести в сознание Дутова не удалось — он хрипел, задыхался, глаза его закатывались, на вопросы не отвечал. Сколько врач ни пробовал заглянуть в глаза, ничего не получалось: были видны только белки, врач скорбно вздыхал и в очередной раз брал синими замерзшими пальцами атамана за запястье, щупая пульс.

— Ну что с Александром Ильичом? — каменной глыбой нависал над доктором Мишуков.

Тот скорбно вздыхал и, не отвечая ординарцу, поджимал губы.

— Что с атаманом? — подступал к нему Мишуков, зло вращал глазами, будто отпетый разбойник. — Ну!

Наконец врач вынес вердикт:

— Тиф!

Когда к мужу попробовала пробиться Ольга Викторовна, доктор неожиданно выказал профессиональную твердость и остановил ее дрожащей синюшной рукой:

— Стоп, сударыня! Это опасно!

Далее атамана везли, как куль, привязывая веревками к седлу; в трудных местах, где лошади срывались с обледенелых тропинок и с тоскливым долгим ржанием уносились вниз, окутанные алмазно поблескивающей пылью, Дутова снимали с седла и несли на руках.

Солнце вскоре исчезло, небо плотно затянуло ватой, стужа начала пробивать людей насквозь. Лица казаков сделались белыми, страшными, губы вспухли. Одному бедняге ножом отсекли отмороженные черные пальцы — иначе через сутки пришлось бы отсечь всю руку. Случалось, люди срывались в пропасть, кричали оттуда, еще живые, просили помочь, но доставать их даже не пытались — бесполезное дело.

Кривоносов шел рядом с Ольгой Викторовной, страховал ее, иногда останавливался и печальными глазами смотрел назад, на хвост длинной усталой колонны, на мерзлые угловатые скалы, щурился жалобно, моргал словно в глаза ему что-то попало и, круто развернувшись, догонял Ольгу Викторовну.

— Скажите, Ольга Викторовна, — спрашивал он молящим тихим голосом, — мы в России еще находимся или уже в Китае?

Ольга Викторовна вздрагивала, будто от удара, осматривалась беспомощно:

— Не знаю, Семен.

— По-моему, мы еще по России топаем. Но скоро будет Китай.

— Не знаю, Семен, — привычно отвечала Ольга Викторовна. Она все бы отдала, чтобы остаться, но выбора у нее не было.

— Россия это, Россия, — успокоенно бормотал Кривоносов, словно бы хотел утвердиться в мысли, что Россию ему чудным образом не удастся покинуть — раскрывал облезшие, сочащиеся кровью губы в улыбке и умолкал.

Китай начинался за лютым, находящимся на огромной шестикилометровой высоте перевалом Кара-Сарык. Прежде чем оказаться в Поднебесной, надо было одолеть несколько опасных отвесных стен. Перед каждой из них у людей сами по себе закрывались веки и невольно кружились головы. Но глаза страшились, а руки делали. Позади оставались морозные пространства, усеянные трупами. Там оставалась Россия, впереди их ждала неизвестность. Лица людей были черны.

Дутов по-прежнему находился без памяти. Его перевязывали веревками, как куклу, делали ложе из ковра, снова перевязывали и спускали со стенок вниз, прямо в подставленные руки добровольцев. Иногда атаман, пребывая в беспамятстве, выгибался дугой, хрипел, закусывал себе язык, и тогда врач деревянной ложечкой осторожно освобождал язык, давал возможность немного дохнуть воздуха.

Самым страшным перевалом оказался сам Кара-Сарык, он словно бы навис и над Китаем — с одной стороны и над Россией — с другой. Поглядывал и туда и сюда страшными ледяными зрачками, плевался снегом, осколками камней и смерзшимися кусками льда, сваливал вниз на людей многотонные лавины. Если удавалось кого-то накрыть, хохотал гулко, злобно, крутя веретеном мелкую твердую порошу, если затягивал петлю на чьей-нибудь шее, хохотал радостно. Ветры прятались здесь в каждой расщелине. Страшный это был перевал. Дутов будто почувствовал в своем беспамятстве приближение опасности, неожиданно затих. Его тело сделалось меньше, ровно он усох, хрип, раздававшийся из-под края ковра, стал неприметным, а потом и вовсе исчез.

На перевале, на нижнюю страховку были отправлены два урядника — калмык и Удалов, недавно нацепивший на погоны лычки. Все спускались с округлого, похожего на большую ковригу многослойного плато, пышущего льдом, выбирали веревки и показывали пальцами на задымленную глубину пространства. Людям чудилось, что они видят в далекой дали, в тумане, что-то зеленое, некий расцветающий по весне оазис, растягивали губы в улыбке — неужели скоро всем мучениям конец? В следующее мгновение на лица вновь наползало неверящее выражение…