Но тем сильнее Амунду хотелось отличиться, когда дойдет до дела, – ведь Брюнхильд не просто увидит, но и поймет, что он за ловец. С собой у него было несколько кречетов, сокольники везли их позади.

Хельги, как старший, первым пустил своего ястреба-тетеревятника – свирепого «летучего волка», как называют эту породу ловцы, хищника с круглым черным зрачком в желтом глазу. Загнутый острым крючком черный клюв только и ждал случая вонзиться в добычу. Ястреб взлетел, описывая широкий круг, опутенки вились возле его лап. Он то махал крыльями, и быстрые эти махи приводили на память трепетный блеск молнии, то распластывал их, паря над берегом, словно несомый божественной силой.

Когда Гримтурс набрал высоту, ловчие спустили двух здоровенных длиннолапых псов: один, кобель, был более темной масти, цвета золы с углем, а сучка, его мать, почти белая. Псы рванулись вдоль берега, устремились в камыши, выискивая добычу.

Спугнутая ими, над рекой тут же поднялась белая цапля. Заметив ее, Гримтурс стрелой устремился к ней, и у каждого в дружинах замерло сердце в ожидании схватки. Крупная пернатая дичь, цапля или журавль с его длинным крепким клювом, может оказаться трудным противником даже для сокола. Но хитрая цапля сделала петлю, и ястреб проскочил мимо.

Над дружиной Хельги пролетел стон. Но теперь настала очередь Амунда; живо сняв кожаный колпачок со своего пестрого, коричневато-желтого кречета, привычным плавным взмахом руки он отправил его в полет. Кречет-челиг взмыл над берегом, но не успел он увидеть цаплю, как перед ним мелькнули несколько уток, взлетевших вслед за цаплей, и кречет кинулся за какой-то из них.

Поняв, что главная добыча упущена, Амунд издал низкий горестный стон и встряхнул кулаками; дружина Хельги засмеялась. Брюнхильд вскрикнула от возбуждения – настал ее черед – и пустила своего перепелятника. Цапля успела улететь уже довольно далеко, но, к счастью, она летела вдоль берега, а не через реку. Заметив ее, ястреб устремился в погоню и стал настигать; всадники, прикрывая глаза от солнца, помчались следом. Среди первых скакала Брюнхильд; Амунд не отставал, но смотрел не столько на удаляющихся птиц, сколько на саму Брюнхильд. Она отлично держалась в своем хазарском седле, отделанном костью и вытертым шелком, не боялась бешеной скачки; встречный ветер немедленно схватил ее в крепкие объятия, отчего сквозь шелковые одежды ясно проступили очертания тела. Длинные концы шелкового золотистого покрывала развевались у нее за спиной, следом неслись серые псы Хельги. На фоне голубого неба скачущая впереди дружины Золотистая Брюнхильд казалась истинной солнечной богиней, несущей свет.

Цапля заметалась в воздухе, но ястреб, сделав несколько стремительных ловких рывков, настиг ее и вонзил когти. Сцепившись, две птицы несколько раз перекувырнулись в воздухе и стали снижаться. Под дружный ликующий вопль ловцов они пропали в камышах.

– Скорее, Елет! – в тревоге закричала Брюнхильд.

Ее волнение было понятно: если цапля упала на землю живой, то ястреб может нарваться на опасный, даже смертоносный удар ее клюва, поэтому ловец должен птице помочь. Один из сокольников-угров соскочил с коня и полез в камыши. Вскоре он принес ястреба, терзавшего мышь, которую ему дали в награду. В другой руке ловчий держал тушку цапли. Брюнхильд схватила ее и подняла, не боясь испачкать рук кровью и выдранными перьями. Она хохотала от радости: утерла нос двум могучим властителям, в том числе своему прославленному отцу. А глянув на Амунда, убедилась, что тот не сильно расстроен своим проигрышем, вернее, не думает о нем, а просто любуется ею. Потом она вернула цаплю ловчему, чтобы убрал в седельную сумку, и, снова взяв ястреба на перчатку, нежно поцеловала птицу в голову. У Амунда при этом почему-то дрогнуло сердце.

Лов продолжался, пернатой дичи набили еще немало, и осрамившийся было ястреб Хельги взял зайца, как тот ни уворачивался, ни прыгал с переворотами и ни катался по земле, стремясь уйти от когтей. Кречет Амунда тоже взял цаплю – не белую, а черную, – однако в памяти у всех осталась та, первая, добытая птицей Брюнхильд. Удача ее оказалась под стать ее красоте, и по всему войску шли разговоры о том, как любима богами прекрасная дочь вещего князя Хельги…

Никто не хотел задержек: каждый день вынуждал людей напрасно расходовать припасы, разоряя заодно окрестности Чернигова. Ближние к нему луга, а кое-где и полевые наделы оказались вытоптаны, рощи вырублены на дрова, да и прочие следы пребывания тысяч чужих людей не радовали. Что ни день, к Траусти приходили с жалобами: то овца пропала, то две-три курицы… Что ни день между ратниками из разных земель случались драки – из-за дров, припасов, мест для ловли рыбы и просто так, из неприязни к чужакам. Бояре вздорили за княжеским столом: потомки разных праотцов не могли решить, кто достоин сидеть выше и кому с кем уместно есть с одного блюда. В столкновении между полянами и древлянами, издавна не любившими друг друга, даже одного-двоих, говорят, убили насмерть. Никто лучше Хельги не понимал, что войско нужно как можно скорее отправить дальше, вверх по Десне. Гадание ради выбора вождя было назначено через день, и всех оповестили, чтобы бояре и хёвдинги в полдень собирались в святилище Чернигова.

Когда день после пира клонился к вечеру, в стан Амунда явился некий угр – смуглолицый, с длинными темными усами, в льняном кафтане с нашитой вдоль всего разреза сверху вниз полосой шелка с узором в виде кругов. Тем же шелком были отделаны узкие рукава кафтана до самого локтя, показывая, что человек это не простой. Неспешной походкой всадника он прошествовал через бужанский стан к княжескому шатру; возле того вился на высоком древке шитый стяг, но и без стяга его легко было бы найти по размеру. Сделанный из толстой шерстяной парусины под рост владельца, он высился над прочими, как настоящий дом с треугольной крышей; резные доски сборной опоры были украшены искусно вырезанными головами змеев-волков и раскрашены красным и синим. Вокруг теснились шатры ближней дружины, не такие просторные. Стлался дым костров – за дровами с каждым днем приходилось ездить все дальше, – в котлах булькала рыбная похлебка с пшеном и диким луком. Русы-волынцы сидели и лежали на кошмах прямо на земле, кое-кто упражнялся, иные боролись, подбадриваемые возгласами зрителей. Много в стане было и славян бужанского племени, подвластного Амунду. Некоторые косились на проходящего угра и на его высокие сапоги с загнутыми носами, но без большого любопытства – на правом берегу Днепра угров видели нередко.

– Мне нужно видеть князя Амунда, – сказал угр дозорным у шатра плеснецкого князя.

Славянским языком он владел вполне свободно, хотя из-за разницы выговора киевским русам и волынцам приходилось говорить медленно, чтобы понимать друг друга.

– Кто тебя прислал? – осведомился телохранитель-русин, оглядывая незнакомца (оружия при том не было видно).

– Я только князю Амунду могу сказать, кто меня послал, но он меня, думается, вспомнит.

Телохранитель молчал, давая понять, что этого ответа мало, и угр добавил:

– Белый цапля.