Ближние мужи Хельги, в ярких дорогих кафтанах, дружно закивали. Каждый из них сам был ходячим преданием, а имена иных знали даже цесари греческие, Леон и Александр.

– И это верно, я был бы лжецом, если бы стал спорить, – кивнул Амунд, но по лицу его было видно, что от своей мысли он не отступает ни на волос. – Однако зачем посылать лишь удачу конунга, когда есть сам конунг? Я, – он еще выпрямился и выпятил широкую грудь, на которой висела витая железная гривна, а на ней звенело десятка два разнообразных серебряных и золотых перстней, – иду с войском, и уж моя удача верно от меня не отступит! По роду я не хуже тебя и твоего сына, но по годам я старше его и мне невместно иметь над собой вчерашнего отрока, что едва успел жениться. И я сам владею столом моего отца и моих дедов. Будет несправедливо, если войско возглавит младший по годам и положению, когда рядом есть старший. А любая несправедливость несет неудачу – если не сразу, так завтра или послезавтра она приведет к беде. Поход наш будет долгим, и у злой судьбы найдется время отомстить.

Он умолк, и едва ли не каждый в гриднице содрогнулся. Этот великан, его низкий голос, его уверенность придавали произнесенным словам крепость заклинания, вырезанного рунами на камне. Все будет, как он сказал! Холодным ветром потянуло через души – предчувствием неудачи, смерти, стылой безгласной тьмы под черной землей…

– О! – едва слышно ахнула в тишине Брюнхильд и невольно шагнула вперед, будто хотела как-то помешать Амунду пророчить.

Он взглянул на нее, и снова кривая улыбка раскроила его длинное костистое лицо:

– Скажи, Золотистая Брюнхильд, любимица богов, – неужели я не прав?

Сидя довольно близко к княжескому столу, Свенельд хорошо видел лицо Амунда, и от взгляда его, устремленного на Брюнхильд, у него дрогнуло сердце. Взгляд этот не был угрожающим, он скорее выражал привязанность, будто Амунду было некое особое дело до Брюнхильд и он был уверен, что она его понимает.

Брюнхильд вдохнула всей грудью, но не ответила. Даже сам Свенельд не знал, что́ ей стоило бы ответить. По сути дела, Амунд был прав: равный Гриму родом, он, как обладатель княжьего стола, по положению был выше наследника такого же стола.

От этой речи Амунда Грим побледнел, стиснув зубы и сжав кулаки на коленях. Он едва выступил в первый в жизни поход, а его удачу и достоинство уже подвергали сомнению, да при всей дружине! И кто подвергал – чудовище, сидящее на плеснецком столе. Грим не был трусом, его научили защищать свою честь и словом, и мечом, но вызвать на поединок Амунда было бы столь же несомненным самоубийством, как шагнуть в огромный погребальный костер.

– Но у нас… – все же нашлась Брюнхильд, – у нас больше войска! У моего отца и у нашего родича Олава больше людей, чем у тебя, а значит, их удача больше!

По столам пролетел одобрительный гул; люди опомнились, будто девичий голос пробудил их от чар, и все вздохнули с облегчением. Многие кивали и улыбались: Брюнхильд нашла вполне достойный довод.

– Моя сестра сказала правду! – с облегчением воскликнул Грим и встал. – В нашем войске не только словене и русы, но и свеи, и даны, и вильцы, кривичи, чудины и мере, а значит, удача наша сильна по всему Среднему миру!

При этом он бросил взгляд на Свена, и тот приосанился: во многом благодаря его усилиям северное войско так велико, это он привел под стяг Грима данов, вильцев и мере. Брюнхильд при этом тоже глянула на него, видимо, зная о его заслугах, и ему стало жарко от гордости.

– Мой отец и мой тесть Олав посылают свою удачу со мной, – добавил Грим. – А их совместная удача окажется уж верно больше твоей! Двое – смерть одному, как говорится.

Годо, охваченный воодушевлением и желанием помочь Брюнхильд, живо встал на ноги и упер руки в бока, не без мысли, что здесь он один ну хоть сколько-то близок к Амунду ростом. В эти мгновения его терзала досада, что минувшей зимой он сидел дома, а не собирал войско, как его младшие братья, и оттого упустил случай сделать то, что теперь подняло бы его в глазах Брюнхильд.

– Если мы предложим всем этим людям, – он обвел рукой стол со своей стороны, – выразить, кто более угоден им как вождь, ты, Амунд, или Грим, сын Хельги… а тем более если мы соберем на поле все войско и спросим людей, под чьим стягом они пойдут, – ясно, как свет солнца, что за Грима выскажется больше!

– Громко кричать – ума не надо, и жабы по весне так в канавах квачут – за версту слыхать! – усмехнулся Амунд, и его густой голос снова перекрыл растущий гул. – Но думается мне, тени двух ваших мечей, Хельги, твоего и Олава, не сделают меч твоего сына длиннее, чем мой Ётун! Сдается мне, это самый длинный меч на свете!

С этими словами он поднял свой меч, висевший на плечевой перевязи, и поставил нижним концом на стол, чтобы все как следует оценили его величину. И снова показалось, что божественная сила заключена в мече Амунда, как в его голосе: она сияла пламенем в золоте рукояти, в узорной позолоченной бронзе устья и наконечника ножен.

– Ох, ёлс! – Свенельд в невольном восторге хлопнул себя по коленке.

Меч Амунда носил имя Ётун! То ли он считал, что его оружию пристало имя великана, то ли насмехался над теми, кто называл ётуном его самого.

– Не забудь еще удачу сестричады моей, – сказал Жизномир и кивнул Брюнхильд. – Лов давешний помнишь? Стоянушка всем вам… нос-то утерла.

За столами засмеялись, сама Брюнхильд тоже улыбнулась, и Хельги с веселой усмешкой хлопнул ладонью по столу. Свенельд завертел головой, страдая и отчаянно надеясь, что кто-нибудь ему расскажет, что все это значит, но все взгляды были с напряженным вниманием устремлены на княжеский стол.

Кстати, как Жизномир назвал Брюнхильд? Стояна? Вполне ожидаемо, что у дочери радимичской княжны есть и другое, славянское родовое имя.

– Ну, дочь моя, с кем ты пошлешь в поход свою удачу, плоды которой все мы на днях видели своими глазами? – улыбаясь, спросил у Брюнхильд Хельги.

– Я… – Брюнхильд взглянула на отца, потом перевела взор на Амунда и слегка прищурилась, будто бросая вызов; тот улыбнулся в ответ и тоже прищурился, будто они играли в им двоим понятную игру. – Стоит ли мне самой делать выбор – это дело слишком важное для женского ума. Твоя мудрость, отец, уж верно подскажет: чем спорить, пока пиво киснет в чашах, лучше будет пойти в святилище, принести жертвы и спросить у богов, кого они считают наиболее достойным! А когда боги сделают свой выбор на прутьях, я с их избранником и пошлю мою удачу… и любовь.

Хельги захохотал, восхищенно стуча ладонью по столу, а вслед за ним засмеялась и вся гридница. Амунд продолжал улыбаться, ничуть не смущенный тем, что получил достойный отпор. Казалось, от смелости и находчивости Брюнхильд он получил не меньшее удовольствие, чем ее родной отец.

– Глупо спорить с умным советом, даже если он получен от женщины! – сказал Хельги, отсмеявшись, когда шум в палате немного стих. – Мы так и поступим. На днях мы принесем малую жертву и бросим жребий, чтобы узнать, кто из двоих более угоден богам, а уж потом избранный ими принесет жертвы за все войско и за успех похода. Ты согласен, Грим?