Хельги расспрашивал каждого из вождей, сколько у него людей, как вооружены, есть ли щиты, какой имеют опыт. Часто поглядывал на Грима, проверяя, внимательно ли тот слушает, кивками побуждал самому задавать вопросы. Ведь не ему, Хельги, предстояло вести эти многотысячные дружины за реки и моря, а Гриму.

Когда людей из Хольмгарда спросили об их опыте, Свену пришлось вновь рассказать свою сагу о походе на Велетское море и о Витиславе. Снова он умолчал о том, что ему досталась несозревшая девочка, упомянул лишь, что она «совсем юная». Рассказ его имел успех: поустав слушать о количестве копий и припасов, хёвдинги и бояре с удовольствием послушали сагу, окончившуюся свадьбой, – где и когда такие саги не любили?

После Свена говорил Тумай, и никак нельзя было обойти женитьбу Велерада на Илетай, побудившую мерен принять участие в походе. Перед этим блестящим воинственным собранием Тумаю было бы неловко рассказывать, что племя мере едва не отказалось дать воинов из-за нежелания женщины, авы Кастан, их отпустить; здесь над ним за такое посмеялись бы. Поэтому он сказал: мол, раньше знамения были неблагоприятны, но когда Севендей доказал, что боги и удача на его стороне, многие пожелали пойти за ним.

Толмачом мерянину служил Арнор, сын Дага. Он прибыл в Хольмгард вместе с войском Мерямаа, собрав дружину из трех десятков молодых русов из Страны Бобров. Встретившись с ним, Свен с радостью убедился, что Арнор стал прежним – бодрым и готовым к делу. Об Илетай тот не упоминал ни словом и лишь молча кланялся ей, молодой хозяйке с белым покрывалом на голове, встречая в Хольмгарде. Хотя именно Илетай могла бы поведать о причинах его зимнего равнодушия и к славе, и к любви: рассказать, как Кастан закляла похищенную у него сорочку и как она, Илетай, перед своим побегом велела проворной Алдыви по весне тайком вырыть эту сорочку из земли под бочонками и пустить по Где, развязав сначала рукава и тем уничтожив ненужные более чары…

Но теперь и Арнор, и Вигнир, и сами мерен слушали эту повесть, как сказку, а все их мысли устремлялись вперед – к новым, еще неведомым землям, к еще не совершенным подвигам. Все с нетерпением ждали, чтобы вожди объявили день начала похода. Но чтобы сделать это, как все понимали, сперва было необходимо принести жертвы и узнать у богов, когда наступит благоприятный день.

– Хотелось бы людям знать, Хельги конунг, – начал Боргар, не дождавшись, чтобы Хельги сам заговорил об этом, – когда и где мы будем приносить жертвы? Здесь у тебя есть святилище, я видел, – он кивнул в сторону противоположной части мыса, – подходит ли это место?

– И кто будет приносить жертвы – ты или твой сын? – выкрикнул Жизномир, младший брат Стоилы, князя радимичей, – средних лет довольно плотный мужчина, с круглым веселым лицом и небольшими темными глазами. При нем был старший сын, отрок лет четырнадцати, явно смущенный той лютой стаей, в которой оказался.

– Я бы сказал, это надлежит делать Гриму, ведь он поведет вас, – весомо произнес Карл.

– Не слишком ли он для того молод? – добавил другой человек, тоже на славянском языке – его звали, как Свен запомнил, Любоданом. – Вчерашний отрок, детей и то не нажил, какими делами похвалиться может, чтобы такую честь заслужить?

Любодан был родом из древлян, не так давно покоренных Хельги. Чашу ему подносили в числе тех, кто имел в жилах княжескую кровь. Любодан, вполне приглядный собой светловолосый молодец, с серо-голубыми глазами, ровными русыми бровями, по виду лет на пять старше Свена, имел вид сдержанного недовольства; он, чуть ли не единственный в этом собрании знатных людей, был одет в простой насов из беленого льна, без шелковой отделки, лишь с небольшой красной каемкой. В прежние времена древляне, жившие на запад от Днепра, владели полянами, потом те стали платить дань хазарам, а потом в Киев пришли русы, сперва прогнали хазар, а потом и подчинили себе древлян, считавшихся для полян «старшим родом». Оказаться в подчинении у бывших своих «младших» и заодно у чужаков-русов было для древлян двойным унижением, и когда Хельги Хитрый выгнал из Киева своего предшественника, они попытались вернуть себе свободу. Но пожить вольно им удалось лишь несколько лет. Покоренные дружиной Хельги, они теперь были обязаны помогать ему войском. Но любви между древлянами и киянами не получилось, и теперь Любодану был ненавистен вид огромного войска, что собралось по зову Хельги Хитрого и лишало землю Деревскую надежд на освобождение и в будущем. Впервые увидев Грима, Любодан с неприязнью смотрел на будущего владыку своей земли и видел в нем одни недостатки.

– Не нравится мне этот лосось! – пробормотал Боргар, морщась, будто нюхал тухлую рыбу.

– Эти люди правы, – вдруг раздался у почетного стола густой низкий голос.

Голос этот, как порыв горячего ветра, заставил всех в гриднице умолкнуть и повернуться. Даже Брюнхильд застыла у стола, держа кувшин, и устремила на Амунда плеснецкого выжидающий, настороженный взгляд. А тот встал во весь свой исполинский рост и опять приобрел сходство с опорным столбом кровли, на который повесили необычайно длинный греческий кафтан.

– Всем известно, что успешным будет тот поход, у которого достойный, угодный богам и богатый удачей вождь, – продолжал он, пользуясь славянским языком, поскольку в славянах видел своих союзников. – Такой вождь необходим и нам. Теперь, когда мы все собрались здесь, вы, славные мужи, должны назвать того, кто поведет вас, того, кому вы вручаете ваши судьбы и в чью удачу верите.

– Амунд, я уже говорил тебе, – ровным, приветливым голосом ответил ему Хельги; он не встал с места, а лишь повернулся к Амунду, придерживая свой золоченый кубок на столе. На славянский язык он перешел так же легко, будто не заметил никакого перехода. – Но, может быть, кто-то не знает, так я охотно расскажу снова. Задумал наш поход Олав конунг, ему и принадлежало право самому возглавить дружину либо дать вождя, с которым он послал бы свою удачу. Сколько мне известно, изначально он подумывал доверить войско своему брату…

– Ветурлиди, – подсказал Боргар и кивнул: мысль такая была.

– Но когда мы с Олавом заключили соглашение, что я тоже соберу войско для этого похода, то мы договорились и о другом: о браке моего сына Грима и Ульвхильд, дочери Олава. Теперь Грим приходится родичем нам обоим, и мы с Олавом оба доверяем ему свои войска и посылаем с ним свою удачу.

– Это соглашение было хорошо, но тогда в нем еще не было меня! – Амунд усмехнулся. При этом правый угол его рта так отчетливо дернулся кверху, словно его поддернули за веревочку; ухмылка наискось раскроила это некрасивое лицо, будто трещина скалу, придав ему совсем нечеловеческий вид. – Не хочу сказать худого о твоем сыне и зяте Олава, – Амунд бросил снисходительный взгляд на Грима, своего соседа по столу, – но судите сами, достойные мужи, и ты, Хельги конунг. Сын твой еще юн и ничем пока себя не проявил. Князь – ты, а не он, и истинно княжеская удача – твоя.

– Но ведь я сказал: я пошлю с моим сыном мою дису-хранительницу. И это будет почти то же самое, как если бы я сам был с войском…

– Это несомненно так, а хамингья нашего князя очень велика, ведь все его начинания удавались, – поддержал его Карл.