за то, что ты забрал их имущество на набережной Пирея.

– Я забрал его, чтобы заплатить гребцам, – отрезал Фемистокл. – И заплатить рабам, которых освободил Ксантипп. Или, может быть, они предложили что-то другое, взять необходимые средства где-то еще? И это в то время, когда персидская армия шла на Афины, а серебряные рудники в Лаврионе были закрыты!

– Тем не менее у всех на слуху какая-то история с пропавшей чашей…

– Да, – в отчаянии махнул рукой Фемистокл. – Я распустил этот слух, чтобы получить предлог и обыскать поклажу. – Он выдохнул и как будто обмяк. – Если бы я мог вернуться в те дни и все исправить, я бы так и сделал, честно говоря. Просто мне пришла эта мысль, и я ею воспользовался, хотя никакой необходимости устраивать обыски и отнимать что-то не было. Я своими глазами видел, как на Саламин везли мешок с серебряными монетами. Женщина прижимала его к себе так крепко, будто удерживала любовника. Я подумал, что гребцам это могло бы пригодиться, и прямо на ходу принял решение. Наверное, необдуманное.

– Да, оно оказалось… непопулярным. Ты в одно мгновение разозлил все богатые семьи в Афинах. Ты нажил среди них врагов. Это, конечно, всплывет завтра. Приготовься к тому, что тебя будут допрашивать.

– Возможно, я напомню, что без меня они все были бы рабами или уже мертвы. Прекрасный ответ!

Аристид устало потер лицо:

– На твоем месте, Фемистокл, я бы так не говорил. В городе накопилось негодование, и его некуда слить. Тысячи наших людей скорбят, и тысячи все еще полны гнева и ярости. Они потеряли все, но кого им теперь винить? Персы ушли! Жизнь должна вернуться в нормальное русло, но мастерские разрушены, дома сожжены, семьи распались. Они… мечутся, Фемистокл, ищут кого-нибудь, кого угодно, чтобы наказать. Я не хочу видеть, как они выплеснут на тебя разочарование и злость.

Они снова замолчали, проходя по краю агоры, от которой ветвились в темноту пустынные улицы. Величественный Акрополь заслонил луну, равнодушную к ничтожным жизням и страхам тех, кто внизу.

– Я отдал всю свою жизнь этому городу, этим людям, – сказал наконец Фемистокл. – Моя мать не была афинянкой, ты знал? Она была фракийкой, такая маленькая, светловолосая. Работала не покладая рук, чтобы только купить еды, когда я был мальчишкой. Мы не были богаты, Аристид, в нашем роду не было архонтов. Мой отец бросил нас, когда мне было одиннадцать, поэтому я начал работать с самого детства. Потом занимался кулачным боем и борьбой, учил этому других. Я потратил все, что у меня было, чтобы постичь грамоту. Я изменил себя и даже говорить начал так, чтобы никто, услышав меня, не мог сказать, что я «чужак» или «неуч». Понимаешь? Я стал известным в этом городе человеком, богатым и влиятельным, поднимаясь шаг за шагом. В мою честь назвали год, люди провозгласили меня архонтом.

– Помнится, ты использовал свое влияние, чтобы изгнать тех, кто мог расстроить твои планы, – заметил Аристид.

Следуя за ними, в небе снова блеснула луна.

Фемистокл поморщился – то ли от смущения, то ли каясь за давние прегрешения – и махнул рукой:

– Это и вправду было очень давно. Толпе свойственно непостоянство. Я думал, что понял их тогда, Аристид! Жизнь была… проще. А потом пришли персы… Иногда мне кажется, что вся моя жизнь раскололась из-за них на две половинки. На то, чем я был до них, и то, чем стал после. – Он вздохнул. – Завтра я предстану перед собранием, и люди потребуют ответов и объяснений по каждому принятому мной решению. Но ведь никому из них не достало мужества встать на мою сторону! Я бывал прав чаще, чем ошибался. В конце концов, это все, что имеет значение. Если я совершал ошибки – как и любой человек, – разве мои победы не перевешивают их?

Он как будто искал сочувствия и понимания, и Аристид пожал плечами:

– Не знаю. Помню, я встретил человека, который шел, чтобы проголосовать за мое изгнание. Он не знал меня, но ненавидел, потому что слышал, как другие называли меня Аристидом Справедливым или Аристидом Добрым. Он отправил меня в изгнание, потому что ему не нравилась моя репутация.

Слушая его, Фемистокл как будто спал с лица:

– Правда? Тогда чего ждать мне?

Аристид, нахмурившись, посмотрел на него:

– У тебя есть сторонники, те, кто знает, какую роль ты сыграл в войне. Хотя… – Он заколебался, не желая давать одну только ложную надежду. – В городе ходят разные слухи – ложь смешивается с правдой, как вода с вином. Говорят, ты брал серебро с рудников в Лаврионе даже во время войны. Некоторые жалуются, что ты использовал их семейные надгробия, чтобы переделать священные Триасские ворота в Дипилонские.

– Вот это правда! – подтвердил Фемистокл. – Я использовал то, что валялось, разбитые камни. Уж не обвинят ли меня в том, что я отвечаю за персидские молотки?

– Думаю, некоторые могут, – ответил Аристид.

От него не ускользнуло, что Фемистокл не возразил против обвинения в получении средств с рудников.

– Говорят, ты прибрал к рукам слишком много власти – до войны и еще больше после нее.

Услышав это, Фемистокл замер как вкопанный и спросил:

– Если так много людей ненавидят меня, как я могу рассчитывать, что переживу завтрашний день и не буду отправлен в изгнание?

– Ох, друг мой, мне очень жаль, – растерянно вздохнул Аристид. – Я пришел рассказать, как обстоят дела, чтобы ты понял. Думаю, за обвинениями у них дело не станет. Я просто хотел дать тебе время подготовиться.

– Что? – недоверчиво посмотрел на него Фемистокл. – Ты хочешь сказать, надежды нет? Я мог бы перечислить свои заслуги, начиная с Марафона, включая Саламин, где я спас нас всех. Ты же знаешь, что спартанец Эврибиад пришел поквитаться со мной за обиду? Ты видишь эту рану? Или вот эту? – Он указал на отметины на ребрах и полоску швов на икре. – Он знал все, что я сделал, даже если мои соотечественники этого не знают! Хотел бы я вызвать его в качестве свидетеля! Пусть бы рассказал, чем они мне обязаны. Неблагодарные!..

Фемистокл потряс руками и, прихрамывая, пошел прочь от Аристида – по большому кругу под лунным светом. Вернулся он уже спокойным.

– Что им нужно, шесть тысяч голосов? Возможно, я попрошу гребцов опрокинуть урну.

– И начнешь новую войну? – спросил Аристид. – Нет, если тебя подвергнут остракизму, ты уйдешь так же тихо, как это сделали я и Ксантипп.

– Ах вот оно что! – горько усмехнулся Фемистокл. – Конечно! Вы двое будете рады увидеть, как меня топят