Он замолчал, и эпистат замялся от неловкости, не зная, что делать.

Ксантипп заговорил снова:

– Некоторые отдали свою жизнь с радостью. Отдали с большей храбростью и благородством, чем вы можете себе представить. У некоторых то, что они любили больше всего, отняли против их воли. Я видел жертвы столь великие, что возместить их невозможно! Люди, такие же, как мы, хотели снова радоваться солнцу, но ушли вместо этого во тьму…

Его глаза пугали, лицо застыло, словно вырезанное из камня.

– Они заслуживают памятников, но их также нужно помнить сердцем. О них нужно рассказывать так, как уже говорилось здесь. Никто из них не думал, что мы сможем победить! Перед лицом величайшей опасности, когда на них смотрела смерть, они подняли копья и щиты. Так становятся мужчинами. Так становятся отцами и братьями… и сыновьями.

Голос оборвался, а когда Ксантипп продолжил, в нем звучала глухая нота боли.

– Боги да благословят их. Среди них и мой сын Арифрон. Я был другим – лучше, чем сейчас, – пока он был жив.

Эпикл положил руку ему на плечо, и Ксантипп судорожно вздохнул.

На этом слушание закончилось.

Весь следующий день, описывая события на ионическом побережье, Ксантипп оставался бесстрастным и не проявлял эмоций. Обо всех своих решениях и действиях он рассказывал подробно и откровенно.

Когда он закончил и сошел с места, афиняне принялись подбадривать его, и этот гул одобрения разнесся по всему городу, от дема к дему, от района к району. Ксантипп ничего не сказал и только посмотрел на всех в замешательстве.

Известие о том, что показания будет давать Фемистокл, привлекло на Пникс еще бóльшую толпу. Все постоялые дворы были заняты, и в городе не осталось свободных комнат. Сам же виновник всей этой шумихи находился под охраной в здании совета. Придя туда, Аристид застал его расхаживающим из угла в угол. Фемистокла уже уведомили, что он должен явиться на Пникс на следующее утро, и хотя о его аресте не сообщалось, снаружи комнату охраняли скифские лучники. Аристида они пропустили отчасти потому, что собрание уже выслушало его и вынесло благодарность. Возможно, сыграло роль и понимание того, что в случае отказа он мог вернуться с тысячей гоплитов, сражавшихся под его началом при Платеях. Той победы никто по-настоящему не ожидал. Случилась она в сумятице и неразберихе, а роль камня в потоке сыграли спартанцы, но ведь афиняне тоже выстояли, и в результате самая большая армия в мире бежала от них. Так что, если бы Аристид призвал помощь, скифов просто бы смели, и они это понимали. Их учтивость проявилась, в частности, в том, как почтительно они спрашивали о его здоровье.

– Пойдем прогуляемся, – сказал Аристид Фемистоклу, заглянув внутрь. – Эта комната мала, чтобы быть узилищем.

– Я так и сказал им, когда они все здесь перестраивали, – ответил Фемистокл, одетый в длинный хитон и старую пару сандалий.

Прежде чем выйти следом за Аристидом, он оглянулся и изрек:

– Человек должен ходить, чтобы думать. Эти комнаты слишком тесны. Какой-то дурак-архитектор заявил, что сможет сделать двадцать комнат там, где раньше была дюжина. А во что это все обошлось! Никогда не видел таких сумм.

Он замолчал в коридоре, который вел к агоре. Скифский военачальник, дородный мужчина с седой прядью в бороде, встал так, чтобы никто не мог пройти, если он не отступит в сторону. Вид у него был виноватый, но с места он не сдвинулся.

– У меня нет никаких приказов относительно тебя, архонт Аристид, – сказал он.

– У тебя также нет приказов относительно моего друга, – мягко ответил Аристид. – А если и есть, то ни один из них не является законным. Отойди, пожалуйста.

Скиф еще колебался, жестикулируя так, словно пытался оценить весомость противоположных указаний. Аристид шагнул вперед, вынуждая его принять решение. Скиф едва успел отступить в сторону, прижавшись спиной к стене. Фемистокл чувствовал его огорчение и недовольство, а вот Аристид, казалось, ничего не заметил. Они вышли в прохладный вечер, и Фемистокл глубоко вздохнул, испытав облегчение оттого, что снова оказался на свободе.

– Ты это видел? – требовательно спросил он. – Если я не могу ходить, куда мне заблагорассудится, то разве я не пленник?

– Со мной поступили так же, – сказал Аристид. – Он исполнитель и делает то, что приказал ему какой-то эпистат. Пока не завершатся судебные разбирательства и расследования, он не хочет нести ответственность за твое исчезновение. Представляю, как уже завтра утром толпа сдерет с него шкуру живьем, если ты не поднимешься на Пникс.

Фемистокл кивнул, соглашаясь с доводом.

– Им бы следовало отнестись ко мне с бо́льшим уважением. Кто бы спас этих неблагодарных, если бы не я?

Аристид вздохнул, и Фемистокл остановил его, положив руку на грудь:

– Что? Почему это так трудно принять? Они же славили Ксантиппа! Разве я не убедил их построить флот, которым он командовал? Ты настаивал на том, чтобы раздать серебро народу. Если бы они проголосовали за это, здесь правила бы сейчас Персия, а от нас бы и духу не осталось. Только за одно это…

– Это было давным-давно, – напомнил Аристид. – У нашего народа короткая память. Но с тех пор они пережили войну – переезд на Саламин, сожжение города и потерю всего, что у них было, утрату близких…

Фемистокл раздраженно махнул рукой и пошел дальше, с наслаждением вдыхая холодный ночной воздух.

– Война, которую мы не смогли бы выиграть без меня! Говорю тебе, Аристид, им бы лучше вспомнить об этом завтра. Я расскажу всю правду, когда они будут задавать мне вопросы, эти ничтожества с поджатыми губами и колючими глазками. Я расскажу им, что сделал, и объясню, почему они должны быть мне благодарны. Им бы следовало посылать к моей двери своих самых красивых дочерей, а не приставлять скифов, которые смотрят на меня осуждающе, когда я всего лишь прошу чашу вина!

– Успокойся, Фемистокл, – сказал Аристид.

Они шли в молчании. Ночью агора была огромной и открытой без убранных с наступлением темноты навесов и уличных прилавков. Часть неба занимал Акрополь, окруженный россыпью звезд. Все выглядело мирно. Кое-где храпели пьяницы и нищие, но они обычно избегали насилия и в любом случае не стали бы связываться с двоими мужчинами.

– У меня завтра будут другие заботы, – сказал наконец Аристид.

Фемистокл повернулся к нему. В лунном свете он выглядел донельзя усталым. За всей его внешней бравадой явно ощущалось беспокойство.

– Что ты слышал? – спросил он.

– Есть люди – их целая группа, – которые хотят, чтобы тебя осудили