Я и изумилась, и оскорбилась.

– Что-нибудь еще?

– Я не все осмотрел.

– Утром можете починить лодку вместе с Телегоном. Ну а сейчас начнем с овец.

Он был прав – шерсть у овец свалялась, к тому же за сырую зиму они измазались в грязи по самые загривки. Я вынесла щетку и большой таз, наполненный зельем.

Телемах его рассмотрел:

– Как это действует?

– Счищает грязь, не обдирая шерсть.

Телемах свое дело знал и приступил к нему толково. Овцы у меня были ручные, но он и сам умел их задобрить и усмирить. Клал руку им на спины и без труда направлял куда нужно.

– Ты не в первый раз это делаешь, – заметила я.

– Разумеется. Отлично моет! Что это такое?

– Чертополох, полынь, сельдерей, сера. И волшебство.

– А!

Я взялась за стригальный нож, стала срезать приставший к шерсти репейник. Телемах спросил, какой мои овцы породы и как я их развожу. Поинтересовался, колдовством я их приручаю или собственным воздействием. Стоило Телемаху заняться делом, и обычная его неловкая скованность пропала. Вскоре он уже рассказывал, какие глупости совершал, бывало, выпасая коз, а я смеялась. Не заметила даже, как солнце опустилось за море, и вздрогнула, когда рядом возникли Телегон и Пенелопа. Мы с Телемахом поднялись, вытирая грязные руки, и я почувствовала, как пристально она глядит на нас.

– Идем, – сказала я. – Вы, наверное, проголодались.

* * *

В тот вечер Пенелопа вновь рано встала из-за стола. Может, она делает это со значением, думала я, однако усталость ее не казалась притворной. Она ведь скорбит по-прежнему, напомнила я себе. И все мы. Однако сыну моему плавание пошло на пользу, а может, внимание Пенелопы. Он раскраснелся от ветра и хотел побеседовать. Не об отце – эта боль была еще слишком сильна, а о том, что Телегон полюбил прежде всего, – о героических преданиях. На Итаке, как видно, жил аэд, умевший рассказывать такие истории, и Телегон хотел услышать от Телемаха, как этот аэд их излагал. Телемах заговорил: о Беллерофонте и Персее, Тантале и Атланте. Опять он занял деревянное кресло, а я – серебряное. Телегон привалился к лежавшей на полу волчице. Переводя взгляд с одного на другого, я испытывала странное чувство, почти как в хмельном бреду. Они правда здесь всего два дня? Казалось, гораздо дольше. Я не привыкла так много находиться в обществе, так много говорить. Расскажи еще что-нибудь, просил мой сын снова и снова, и Телемах не отказывал. Волосы его разметались от ветра, пока мы работали на улице, отсвет очажного пламени упал на щеку. Хотя Телемаха столь многое делало старше своих лет, ее приятная округлость казалась почти мальчишеской. Рассказывал он неумело, о чем предупреждал уже, но тем больше мне почему-то нравилось его слушать, смотреть, как он с обычной своей серьезностью описывает золотые яблоки и летающих коней. Комната была тепла, вино вкусно. И тело мое размягчилось, словно воск. Я подалась вперед:

– Скажи, ваш аэд говорил когда-нибудь о Пасифае, царице Крита?

– Матери Минотавра, – подхватил Телемах. – Конечно. Она всегда упоминается в сказании о Тесее.

– Кто-нибудь рассказывал, что с ней сталось после кончины Миноса? Она бессмертна, так, может, все еще правит там?

Телемах нахмурился. Не от досады – с таким же лицом он изучал раствор, приготовленный мной для мытья овец. Ясно было: он распутывает нити родословных. Дочь солнца – так называли Пасифаю. Наконец он все понял, я это увидела.

– Нет. Род Миноса и Пасифаи не правит больше. Сейчас на Крите царствует некий Левк, отнявший трон у Идоменея – внука Пасифаи. Согласно рассказу, который слышал я, после смерти Миноса она вернулась во дворцы богов и живет там в почете.

– В чей именно дворец?

– Об этом аэд не сказал.

Мною овладела головокружительная беспечность.

– Океана, скорее всего. Нашего деда. Опять, наверное, всех нимф держит в страхе, как когда-то. Я видела рождение Минотавра. И помогла посадить его в клетку.

Телегон разинул рот:

– Ты в родстве с царицей Пасифаей? И видела Минотавра? Почему никогда не говорила?

– Ты не спрашивал.

– Мама! Ты непременно должна все мне рассказать. Ты была знакома с Миносом? И с Дедалом?

– А как, ты думаешь, ко мне попал его станок?

– Откуда мне знать! Я думал, он, ну знаешь…

Телегон неопределенно взмахнул рукой.

Телемах смотрел на меня пристально.

– Нет. Я знала этого человека.

– Что еще ты от меня утаила? – допытывался Телегон. – Минотавр, Тригон, а кроме них? Химера? Немейский лев? Цербер, Сцилла?

Я улыбалась, видя его возмущение и круглые глаза, и не заметила, как обрушился удар. Где мой сын услышал ее имя? От Гермеса? На Итаке? Не имеет значения. Холодное острие копья проворачивалось во внутренностях. О чем я только думала? Прошлое мое не игра, не приключенческий рассказ. А уродливые обломки, выброшенные штормом на берег, чтобы гнить там. Оно не лучше, чем Одиссеево.

– Я сказала все, что собиралась. Не спрашивай об этом больше.

Я встала и удалилась от их ошеломленных лиц. Пошла к себе, легла в постель. Ни львов, ни волков здесь не было, все ночевали в комнате сына. Откуда-то сверху следила за нами сверкающим взглядом Афина. Ждала случая метнуть копье в мое слабое место.

– Жди-жди, – сказала я в темноту.

И заснула, хоть уверена была, что не смогу.

* * *

Проснулась с ясной головой, полная решимости. Накануне вечером я устала и выпила больше обычного, но теперь вновь обрела равновесие. Я накрыла на стол. Заметила, как поглядывает на меня, ожидая новой вспышки, вышедший к завтраку Телегон. Но я была милой. И думала: чему он так удивляется? Я умею быть милой.

Телемах помалкивал, а после завтрака повел брата лодку чинить.

– Можно мне опять сесть за твой станок?

Сегодня Пенелопа надела другое платье. Изящнее первого, выцветшее до бледно-кремового оттенка. Оно красиво оттеняло ее смугловатую кожу.

– Можно.

Я хотела уже пойти в кухню, хотя обычно резала травы за длинным столом у очага, но потом подумала: зачем это мне ущемлять себя? Принесла ножи, миски и прочее. Заклятие, защищавшее Телегона, не нужно было обновлять еще полмесяца, поэтому травами я занималась лишь ради удовольствия – сушила, толкла, делала вытяжки, чтобы использовать потом.

Не думала, что мы разговоримся. Окажись Одиссей на нашем месте, стал бы и дальше, наверное, хитрить да скрытничать – просто для развлечения. Но, так долго прожив в одиночестве, мы обе, видно, научились ценить откровенную беседу.

Свет косо падал в окно, обтекал наши босые ноги. Я спросила ее о Елене, и Пенелопа рассказала, как они вместе росли, купались в спартанских реках, играли во дворце ее дяди Тиндарея. Мы поговорили о ткачестве и лучших породах овец. Я поблагодарила ее за предложение научить Телегона плавать. Она сказала, что делала это с радостью. Телегон напомнил ей двоюродного брата Кастора – своей страстностью, добрым нравом и умением всех вокруг успокоить.