– Существо тоже любит, – пробубнил Прапор. – Светику зефир твой уже ни к чему.

– Почему? – поинтересовался Стольник.

– Ну хорошо, один оставлю. На могилку положу, – милостиво согласился Прапор.

– На могилу? Света умерла?

– Водку привез? – спросил старик.

Стольник достал из пакета две бутылки водки. Он уже знал, что это лучший сувенир в деревне. Старик взял стакан и налил его с горкой (пренебрегая законами физики), выпил стоя, после сел за стол и зажмурил глаза, из которых покатились слезы.

– Человеческий детеныш так устроен, что помочь всем нуждающимся пытается. Раз позволил тебя притащить в дом и выходить, как побитого щенка выхаживают, так она и еще раз нуждающегося притащила. Возвращаясь из города, нашла на обочине машину перевернувшуюся и человека в ней, простреленного всего, но живучего, заразу, и за жизнь цепляющегося, вот и притащила его в дом.

Стольник слушал, затаив дыхание.

– Выходили на свою голову, – вздохнул Прапор и налил второй стакан. – Ты лучше расскажи, как сам устроился?

– Нормально устроился, – вежливо ответил Стольник, – на правительство работаю. Решил навестить места, где очнулся.

– Вспомнил, кто ты есть?

– Нет.

– В силовики и пошел, чтоб найти информацию о себе? Ну, дело твое, самое главное, находясь во внутренних органах, не стать говном, – предостерег Прапор и выпил второй стакан, опять не закусывая. – Сам-то выпить хочешь?

– Нет, спасибо, на меня плохо влияет.

– Правильно, затуманивать мозги нельзя, от зеленого змия многие беды нашего народа.

Стольник задумался, почему алкоголь ассоциируют с зелеными змеями? Может, потому, что рептилоиды научили человека одурманивать себя?

Прапор замолчал, глядя в стол.

Через несколько минут Стольник осмелился и спросил:

– Так что произошло со Светой?

– Да Русик этот, собака, очухался и сил набрался. Стал у меня не просить, а требовать. А один раз, как я уехал в город, он Светку изнасиловал. Видно, кричала она, вот он ее и задушил, чтоб шум не подняла. Меня стал ждать, рассчитывая следы замести. Только не получилось ему меня вырубить лопатой с первого раза, у меня мозги пропитые, устойчивые к стрессу. Я его оглушил и связал, но ребенка-то не вернешь. Вот так он нас… отблагодарил.

На плите кипел чайник, жалобно воя в свисток, но ни у Стольника, ни у Прапора не появилось мысли его выключить.

– Как вот ты считаешь, человек должен отвечать за свои действия?

– Должен, – не колеблясь ни секунды ответил Стольник.

– Вот и я так считаю, – кивнул Прапор. – И что ты думаешь, я его убил?

– Думаю, да, – сознался Стольник. – Я бы убил, и это было бы справедливо. Око за око, зуб за зуб.

– Нельзя людей убивать, если ты не на войне! Либо судить по закону, либо прощать, – стукнул кулаком по столу Прапор. – Не для того жизнь одному человеку дана, чтоб другой ее мог отнимать. Тем более, если человек умрет, как он осознает свои ошибки?

– Наверное, вы правы. Так вы его в милицию сдали?

– Все религии говорят о прощении. Вот и я простил, – хмуро сознался Прапор.

– Не ожидал, – мотнул головой Стольник. – Значит, вы сильней меня, раз смогли простить такое.

– Наверно, – согласно кивнул Прапор. Зажмурился, пытаясь скрыть проступившие слезы, и допил оставшуюся в первой бутылке водку из горла. Потом отдышался, осмотрел Стольника мутным взглядом и добавил: – Ты мой освободитель от тяжкого груза, мне ведь признаться в своем прощении некому было, а ты вон в силовые структуры пошел, поэтому я тебе и рассказываю.

– Так что вы с ним сделали? – чувствуя подвох, встревоженно спросил Харитон.

– Простил и лишил возможности повторить свои грехи когда-либо в жизни, – хмыкнул Прапор.

– Как?

– Я же в армии, когда призвался вначале, при госпитале служил. Насмотрелся, как операции делают. Ну, я его лишил возможности кого-либо держать, бить, догонять, насиловать и рассказывать об этом. Да что говорить, пойдем покажу, – вяло махнул рукой Прапор и, встав, направился в дом.

Заинтригованный Стольник направился за ним.

Они прошли в спальню, которая когда-то послужила его больничной палатой, где ему было так уютно и светло.

Переступив вслед за хозяином через порог, Стольник замер.

На него смотрело, вытаращив расширенные от животного ужаса глаза, тело Сусела. Именно тело, поскольку рук и ног у него не было. Судя по издаваемым звукам, язык тоже отсутствовал.

– Вот гаденыш! – с какой-то ужасающей лаской заметил Прапор. – Опять обосрался, как меня увидел. Серит больше, чем жрет. Особенно как я зайду. Ну, ничего, я о нем забочусь. Какушки убираю. Кормлю, чтоб было чем дристать. Я же тебе говорил, что я его простил за то, что он дочурку мою изнасиловал и убил.

Стольник посмотрел в глаза Прапора и только сейчас понял, что они не мутные, а безумные. Он попятился, чтоб оказаться подальше от страшной комнаты, скрывающей тело, ставшее тюрьмой для души, несущей зло.

– Ты теперь меня в тюрьму ведь посадишь? – с надеждой спросил Прапор.

Стольник не нашел в себе сил ответить. Он отпрянул к стене, но за его спиной оказалось открытое окно, и он кубарем вылетел во двор. Вскочив на ноги и не оглядываясь, он перепрыгнул через забор. Не было иных мыслей и желаний, кроме как скорей удалиться от этого страшного места. С территории «прощения».

Стольник ехал по поселку на БМВ, вальяжно переваливающемся по кочкам. Была надежда, что эта тряска расшевелит его и выведет из ступора от посещения Прапора.

Он помнил, как строились и разрушались города и цивилизации. Как возносили и свергали богов. Как уничтожались целые народы. Но эта война была всегда честной и справедливой. Теория прощения или, как ее еще можно было назвать, суровая справедливость, провозглашенная прапорщиком, покоробила даже его. Действительно, Василько изобрел совершенную тюрьму – собственное тело преступника, из которого можно сбежать только через узкий лаз, оставленный смертью.

Было чувство, что он виноват в таком новом существовании Сусела, ведь это он спас его от смерти. Смерть – это тоже милость Всевышнего, когда она избавляет от мучений или тяжких грехов души. Значит, и в смерти Светы он повинен спасением ее убийцы.

Как люди до сих пор не понимают, что смерть – это не самое страшное, что может быть в жизни? Это лишь рубеж, отделяющий путь «до» от пути «после». Неизбежный рубеж, к которому нужно быть готовым всегда. Наверно, человек больше всего боится именно самого чувства неопределенности, хотя узнать и понять, что будет после, из-за лени тоже не стремится. А ведь так просто без злобы и спешки прислушаться к своему сердцу, ведь истинный Бог там есть у всех без исключения.