Но этого никто не видел.

* * *

– Я могу войти? – спросила Ханна.

Новый хозяин дома ее родителей кивнул и распахнул дверь.

– Заходи.

Ему было лет пятнадцать, как и его подружке. Он был из найденышей, а его девушка из местных, ее Ханна помнила по школе.

– Я тебя знаю, ты Ханна, – сказал парень. – Я – Чак.

И протянул руку.

– Лола, – представилась подружка.

По тому, как они оба были одеты было понятно, что в доме не жарко. Но парень оказался хозяйственным: возле камина хватало дров, все лежало на своих местах, но за ночь дрова прогорели, а новое полено только занялось.

– Раньше это был наш дом, – объяснила Ханна.

– Ты за одеждой? – засуетилась Лола. – Я кое-что взяла…

– Нет, я не за одеждой, – Ханна улыбнулась. – Бери, что хочешь, пользуйся… Я не в обиде. Я хотела бы кое-что из личных вещей… Фотографии, альбомы…

Лола вопросительно посмотрела на Чака.

– В гараже, – пояснил он. – Мы ничего не портили и не выбрасывали. Я все снес в гараж.

– Я могу…

– Конечно! Пошли, я провожу…

– Спасибо. Я сама.

– Лола будет готовить завтрак. Поешь с нами?

– Я уже ела, благодарю. Не обращайте на меня внимания, я разберусь.

Альбом с фотографиями лежал в картонном ящике с книгами. Семейные фото нашлись отдельно от рамок, перевязанные шнурком. Рамки хозяйственный Чак приготовил под растопку. Книги отца, мамины книги, ее книги. Лэптопы тоже оказались здесь, вместе со старой «Нинтендо» и «Плейстейшн» брата.

Ханна почувствовала, как глаза наполняются слезами, и закусила губу.

Она взяла только общее фото всей семьи, старую карточку, где мама с папой совсем молодые стояли возле главного корпуса MTI, и свой школьный альбом.

Из гостиной доносился смех, звякала посуда (наверное, любимая мамина, с красными маками), пахло едой и немного дымом. Ханна проскользнула мимо прикрытых дверей и вышла, не прощаясь.

Судя по всему, эти двое успеют оставить после себя двоих здоровых детей. Можно биться об заклад, что Лола уже носит в себе оплодотворенную яйцеклетку, только еще об этом не знает. Чак – парень обстоятельный, да и она вполне зрелая девушка. После их смерти, через три года, дети попадут в ясли, где за ними присмотрят воспитатели. Правда, этим воспитателям самим сейчас лет по двенадцать, но к тому времени…

А ведь есть еще болезни, подумала Ханна, садясь на велосипед. Прививок больше нет, антибиотики начнут постепенно сдыхать по сроку годности, а те киды, кого сейчас учат уму-разуму студенты-медики, никогда не станут настоящими врачами.

Вскоре царапина станет опаснее рака и инсульта, потому что рак у молодых редкость, а пораниться легче легкого. А зубы? Что делать с зубами без дантистов? А переломы? А проблемы с желудком? Что делать с техникой, которая будет ломаться? Что делать с разбитыми окнами, если никто не изготавливает стекла? Что будет, когда иссякнет топливо и генераторы остановятся навсегда? Что делать со знаниями – любыми знаниями – если нет времени их накопить и передать?

Одичание наступит не через двадцать лет – лет через пять-шесть, через десять, если повезет, и идея Грега сделать умение читать обязательным – это попытка представить выигранным бой, что вчистую проигран, еще не начавшись. Заранее проигран по исходным условиям.

Чтение бессмысленно, если слова утратят смыслы и станут просто буквами и звуками. Их будут произносить не понимая значения, как молитвы на чужом языке. Так что, действительно, наше будущее – племена, вожди, шаманы, охота и собирательство. Все как в Музее естественной истории в Нью-Йорке. Ей всегда нравился зал с фигурами первобытных людей, но кто же мог предположить, что человечество вернется к этому?

Впрочем, она настоящего заката уже не увидит…

«И это очень хорошо, что не увижу… – отметила она про себя. – А через пятнадцать лет живущим не с чем будет сравнивать. Через пятнадцать лет не будет никого, кто бы помнил, что жизнь была другой. Прошлого не будет. Будущего не будет. Будет только настоящее – здесь и сейчас. Найти еду. Убить зверя. Поесть. Накормить детенышей. Отогнать врага».

Ханна размеренно крутила педали и велосипед катился по осеннему Вайсвиллю, такому красивому, что просто замирало сердце. Цветная листва кленов и вязов, россыпи поздних цветов на клумбах, все еще не забитых сорняками. Много птиц, значительно больше, чем раньше, несмотря на нашествие котов – особенно голубей, соек и ворон. А вот собак стало гораздо меньше, часть, потерявшая хозяев, ушла в леса дичать и добывать себе пищу. В городе остались только самые мелкие и самые преданные.

Вдоль тротуаров, на подъездных дорожках на приспущенных шинах стояли пыльные машины, которым уже не суждено было тронуться с места – Грег распорядился слить из баков топливо и его слили буквально за пару дней. Приказы Грега теперь исполнялись беспрекословно, охотников проверить, хватит ли у него духу снести голову еще кому-нибудь, не находилось.

Ханна свернула с проездной аллеи на Мэйн-стрит, проехала мимо церкви, стоящей с распахнутыми дверями, и почему-то вспомнила Коротышку, кричащего в лицо Васко: «Нет никакого Бога, бро, потому что, если бы он был, он бы не допустил такого».

Ханна, не долго думая, затормозила и свернула к старому деревянному зданию. Маунт-хилл стоял в этих местах задолго до постройки военной базы, это военную базу пристроили к городку, а не наоборот, и в центре города было полно домов, возведенных еще в конце XIX века. Здешнюю церковь построили до войны Севера и Юга, она дважды горела, но горожане поднимали ее из пепла…

В общем, кроме теннисного клуба, полей для гольфа и закрытого бассейна, построенного на средства Минобороны, церковь была единственной достопримечательностью этих мест. Причины навещать храм у Ханны не было, но все же она поставила велосипед у фонарного столба, зашла вовнутрь и села на скамью у входа.

Ветер уже несколько недель закидывал листьями проход, ведущий к кафедре, и теперь гонял их по полу с тихим шуршанием. По углам, скрываясь от дневного света, утробно урчали голуби, на потолочных балках восседали раскормленные вороны и Ханне не хотелось даже думать о том, на чем они разжирели.

Раньше тут пахло деревом, свечами и свежей краской со стен, теперь же – птичьим пометом, влажной листвой и запустением и, если бы Ханна искала тут Бога, то сразу бы поняла, что он это место покинул.

Тут не было спокойствия и покоя, только одиночество и тлен.

Ханне стало неуютно и она вышла на улицу, под солнечные лучи. У края дороги стоял мотоцикл Грега, а сам он сидел на скамейке под раздвоенным дубом, ровесником Вайсвилля, и кормил арахисом из пакетика двух рыже-серых белок.

– Завалялось в рюкзаке, – пояснил он. – Смотри, как лопают!